Берлинский этап
Шрифт:
Нина испуганно жала, что будет дальше.
Между ней и человеком внушительных габаритов со звёздами майора на плечах пролегала только синяя ковровая дорожка. И большой человек шёл по ней прямо к двери.
Нина испуганно оглянулась. Хотелось бежать, но бежать было некуда. В коридоре ждёт капитан, чтобы отвести её куда-то, где, наверное, ещё страшнее, чем в БУРе.
А майор уже протягивал ей свою огромную руку.
— Дай пять!
Голос звучал дружелюбно, и это было в высшей мере странно. Не для того же её привели
Девушка инстинктивно завела правую руку за спину.
«Сейчас как рванёт, так и выдернет руку», — пронеслось вихрем в голове.
Только сейчас Нина заметила, как болит правая рука, рассеченная стеклом разбитого граненого стакана.
— Дай пять, не бойся, — повторил оперуполномоченный уже почти ласково.
Нина осторожно протянула израненную ладонь
Мужчина бережно пожал кончики её пальцев.
— Молодец! Побольше бы таких, мы бы давно с бандитским этим миром покончили!
Нина не могла поверить услышанному.
— Потерпи, Нина, я тебя переведу в другой ОЛП, чтоб тебя никто не обидел, а пока товарищ капитан отведёт тебя в двенадцатый барак, там тебе дадут место на вагонетке.
Выйти из ада — значит знать, что уже ничего не страшно. Это очень страшно знать, что ничего уже не страшно, что нечего больше терять. Это значит, утратить человеческое, обрести звериную, первобытную свободу.
… Нину увели, а Владимиров вернулся за стол и застыл в неподвижной позе, обхватив голову руками. Странный какой-то день.
Телефон на столе вздрогнул, задребезжал, точно пробуя голос, и зазвонил протяжно и настойчиво.
— Майор Владимиров слушает.
— Мишенька… — звонила мать. — Ты не волнуйся, мне звонила Маша, а потом Нина, детей я забрала. Вы когда с Машей придёте?
— Надеюсь скоро, мам.
Владимиров улыбнулся. У них в Марийкой обязательно родится дочь, и они назовут её Ниной.
Нину перевели сначала в другой барак, который после БУРа казался ей чуть ли не раем — кормили наравне с остальными, а на работу не водили. Через неделю, как и обещал товарищ майор, девушку определили в другой ОЛП.
Глава 10. Белые ночи
… У соседки по нарам Дуси были большие глаза, глупенькие, как у куклы; оттопыренные уши и короткие всклоченные рыжие волосы.
Дуся была счастливица. До освобождения ей оставалось всего два месяца, хотя в её двадцать и такой отрезок времени кажется непомерным. Но ещё больше — долгих почти два года — пережито и осталось за спиной.
В её улыбке, в уголках большеватого рта так и таилось это предвкушение свободы и… Что там, на свободе? Конечно же, счастье и, конечно же, любовь.
По ночам Дусе часто снилась капуста. Один и тот же сон. Целое поле капусты и можно брать сколько хочешь. И все подходили, срезали,
И в лагере, чтоб уж совсем до отвращения, наверное, Дусе приходилось выращивать капусту, и, конечно, картошку, морковь и репу для лагеря в сельскохозяйственном ОЛПе.
Вечером Дуся часто подолгу не могла уснуть, всё ворочалась, и рисовалось в воображении, как идёт она вечером в клуб на танцы по родному колхозу в новом платье, непременно, голубом.
Нине тоже не спалось этой ночью, кажется, в первый раз уже за много-много лет: целую вечность усталость сваливала под конец дня с ног.
— Не спится? — хитро прошептала Дуся в темноту.
— Не спится…
Секретничать Нине не хотелось, но Дусю обижать было жалко.
— Нравится тебе наш комендант, да? — стал ещё тише шёпот соседки.
— Да, — не стала скрывать Нина.
— Видный мужик, — согласилась Дуся. — И ты ему тоже нравишься…
— С чего ты взяла? — боялась напрасно поверить Нина бестолковому ночному разговору.
— Видно же, как смотрит на тебя…
У коменданта Анатолия Сальникова были янтарные глаза такой прозрачности, что, казалось, сквозь них видна вся его душа.
Может, поэтому Нине казалось сначала, что глаза у него голубые или, в крайнем случае, зелёные.
Нет, светло-коричневые, почти жёлтые, кошачьи какие-то глаза-медяки, а взгляд такой открытый и доверчивый, что удивительно даже, как мог человек с такими глазами угодить на зону за недостачу продуктов.
Сальников служил на корабле, плавал в Баренцевом море.
— Не для себя кусок лишний отмерял — ребятам-матросам, — чванливо и как-то по-стариковски вытягивал губы трубочкой Сальников и невпопад дребезжал смехом, будто разбился стакан.
Было что-то в нём неприятное. Скользкое, и вместе с тем Сальников нравился Нине своей образованностью, плечистой фигурой и особенно тем, что служил не где-нибудь — в Морфлоте, четыре года плавал на Северном море, а значит, человек отчаянный и сильный.
Шторма не терпят слабаков.
Такие, как Сальников, сами стоят у штурвала своей судьбы.
Даже здесь, на зоне, он не чувствовал себя случайной жертвой режима. Фраерком. А держался со спокойным достоинством, с каким следует преодолевать неожиданно возникшие преграды умеющему жить человеку. А жить Сальников любил красиво.
… Разговор вскоре забылся, а ощущение от него — приятный такой холодок — осталось. И впрямь Нина стала замечать: во время обычного своего вечернего обхода красавец-комендант задерживает на ней взгляд дольше, чем на остальных.
А как-то бросил будто невзначай, а сам взглядом до самых глубин души хочет коснуться: