Берлинский этап
Шрифт:
— Давай, Сережа, нашу, про целину! — по-комсомольски звонко приказала Зина гармонисту.
Песню эту пели теперь повсюду.
«Едут новосёлы по земле целинной», — затянула Зина.
«Эй ты, дорога длинная. Здравствуй, земля целинная. Скоро ль тебя увижу, свою любимую, в степном краю?» — подхватили десятки голосов.
Вбить колышек, водрузить флаг или безыскусно нацарапать перочинным ножиком «Здесь был Вася» — сакральный смысл один. Оставить след.
Не наследить, а именно оставить —
«Эй, ты, дорога длинная. Здравствуй, земля целинная».
— Комсомолка- комсомолочка, скажи, зачем тебе новые земли? Разве плохо живётся тебе в отчем доме над рекой шириною, как море?
— Ах, молчи, зануда-лень! Не удержишь, глупый разум, не удержишь!
Танцев в бараке больше не было. Хозяйка, сдававшая Сергею квартиру, вызвала-таки дочь. Вскоре на их свадьбе кричали «Горько!», а барак остался без гармониста.
Зина стала часто приходить к Нине просто так, приносила Валерику конфеты.
Подруг у Зинаиды было много, но так чтоб закадычной — ни одной. Слишком много огня, даже страшно, как будто чуть-чуть — и сгорит, как костёр. Алый галстук как алая кровь. И других того гляди опалит.
Нина невольно восхищалась подругой. Такой бы, наверное, весёлой и полной светлый ожиданий, была и она, если б иначе сложилась судьба.
— Хочешь, секрет тебе один открою?
— Как хочешь, — не настаивала Нина, уже наперёд зная, что подруга расскажет ей это важное, сокровенное.
Зина достала из кармана простой белой блузки с комсомольской звездочкой на груди нательный медный крестик.
— А ты крещённая? — спросила она.
— Не знаю, — призналась Нина.
— Нина, а знаешь, о чём я сейчас подумала? Как жалко, что нам было так мало лет в войну. Мы смогли бы… я чувствую, я могла бы!.. мы могли бы совершить что-то такое!..
Зина замерла в каком-то возвышенном порыве, словно ей хотелось совершить что-то невозможное, то, что выше человеческих сил.
Нина покачала головой:
— Но ведь и без нас победили!
— Да! — весёлой грустью прозвенел голос Зины. — Но всё равно!.. Знать, что ты сражаешься, за родину, за Сталина! Нет! За Сталина… Я, наверное, недостаточно идейная. Или просто бесчувственная. Но ты знаешь, Нина, — шептала комсомолка сокровенное. — Помнишь тот день, когда умер Сталин?..
Нина помнила.
— Гудели заводы. Так страшно гудели… В нашу группу вошла Мария Сергеевна… преподаватель педагогики… такая торжественная и странная… «Дети, — сказала она, хотя никогда нас так не называла. — Сталин умер». И заплакала. И все заплакали. А я не могла. Понимаешь? Ни слезинки не могла из себя выжать. Я хотела разделить со всеми наше общее горе. И не могла! Не могла, понимаешь?
Нина очень хорошо
— А ты знаешь, Зин, — вдруг ощутила она прилив какой-то особой доверительности к комсомолке. — Я ведь в Сталинских лагерях семь лет отмотала.
— Семь лет? — окинула комсомолка удивленным взглядом подругу. — Ой, извини… Извини! Что это я, в самом деле?
Зинаида неловко замолчала и, вздохнула.
— Нин, а я уезжаю на целину по комсомольской путевке.
— На какую целину?
— На целинную землю. Поехали со мной, — неожиданно предложила Зина.
— Как же я с тобой поеду? Ты же едешь по комсомольской путевке. Ты комсомолка, а я из заключения.
— А там всех вербуют. Наверное, и жильё дают. Что ты будешь скитаться по этим комнатам?
— У меня же ребенок.
— Там и с ребенком, и без детей — всех берут.
В распахнутую дверь заглянул вездесущий сторож дядя Витя.
— Уезжаешь что ли? — дядя Витя нервно подкрутил ус.
Тише станет улица без Зины, без её смеха и звенящего голоса.
— Уезжаю, дядь Вить, — радостным эхом отозвалась комсомолка.
— На целину, значит, едешь…
— На целину, — повторило радостное эхо Зининым голосом.
— Совсем ты себя не жалеешь, не любишь, девка, — покачал головой мужичок. Вздохнул. Что толку отговаривать? — Всё для других, для других. О женихах лучше б подумала. Вон какая красавица! Так и жизнь пройдёт…
— Так я ж комсомолка, дядь Вить! Что мне себя любить-то. Что я, петушок на палочке, что ли? С собой и не поговоришь, да и увидишь разве что в зеркале. Не зря же, наверное, мы и не видим себя. Так что и любить себя — всё равно, что любить отражение в реке… или… в ёлочных игрушках. Ты видела, Нин, какие в ёлочных игрушках отражения? Такие рожицы смешные!
Зина заливисто рассмеялась, по-детски беззаботно, с едва уловимыми грустными нотками.
— Не люди для нас, дядь Вить, — снова обратилась она к сторожу. — А мы — для людей.
— Уж больно ты идейная, как я посмотрю.
Зина улыбнулась светло, мечтательно, словно только что открыла новую звезду.
— Зато для нас, — пропустила она мимо ушей ворчанье, — все деревья, все звёзды… всё, всё, всё…
— Ой, девка! Красивая, ума палата… Тебе бы детишек рожать да рожать. А она всё о звёздах!
Зина засмеялась, закружилась. В мыслях она была уже на бескрайних целинных землях, ждущих её под необъятной небесной звёздоностью.
— Девушка-огонёк, зачем тебе неведомые дали? Чтобы высились такие же дома и ходили по улицам такие же люди в алых галстуках?
Комсомолка не знала ответ, не искала его, Важно было что-то строить, чтобы в будущем…
И не так уж важно, в её ли будущем или чьем-то ещё, пусть даже через сотни тысяч лет, но будущее будет светлым, и она останется в нём одной из мириад зажжённых свечей.