Берлинский этап
Шрифт:
Словно в подтверждение мыслей главы в дверь, оставшуюся без присмотра секретаря, несмело постучали.
— Входите! — усилием воли подавил раздражение глава.
Вошедших было двое — молодая женщина и ребёнок, похожий на неё, видимо, сын. Хорошо, не комсомольские работники. Одно уже это расположило к посетительнице.
— Можно к Вам войти? — робко поинтересовалась посетительница.
После недавней беседы с настырным комсомольцем- активистом глава проникся еще большей симпатией к молодой женщине, у которой, угадывалось по выражению лица,
— Можно. Входите, — показал широким жестом на стул.
Глава показался Нине человеком порядочным и даже добродушным — ни в манере держаться, ни в выражении лица, ни в самой внешности не было ничего подавляющего. Средний рост, средняя полнота, средний возраст, вежливая улыбка под тонкими усиками.
Валерик испуганно таращился на незнакомого человека, ёрзал у матери на коленях.
Нина осторожно села сначала на край стула, потом устроилась поудобнее, взяла на руки Валерика.
— Я только что вышла из тюрьмы, и мне некуда деться, — начала Нина свой рассказ, который постаралась сделать короче, чтобы не занимать время важного человека.
— Посиди, подожди… — перешел на покровительское «ты» и куда-то вышел, а через пять минут вернулся с запиской в руке. Протянул Нине аккуратно сложенный вчетверо листок. — Поезжай на трамвае к Волге. Там увидишь судостроительный завод. Твой барак? 5. Покажешь дневальной записку. Она даст тебе место.
Дневальная в свеженьком полосатом платье, с причёской — сразу видно, городская, — быстро пробежала глазами по записке. Чуть вскинула брови:
— Идемте! — изящно вихляя бёдрами, как артистка, прошла в конец коридора. — Покажу, где будете жить.
В комнате, куда привела кокетка, оставалась одна свободная койка у окна.
— Здесь живут трое девушек, сейчас они на работе, — ввела в курс дела дневальная.
Помещение оказалось не тесным, а матрас с чистой простыней довольно удобным. Едва коснувшись щекой подушки, Валерик погрузился в сон прямо в одежде.
Нина примостилась рядом, укрыла Валерика краем простого байкового одеяла, на котором он спал, и только теперь почувствовала, как сильно устала за последние дни.
— Ничего не случилось с твоим платком. Подумаешь, одела раз на танцы! — ворчливый, дребезжащий голос вывел Нину из мягкого, тёплого сна.
Валерик проснулся и сел на кровати.
— Уже не первый раз берёшь! — отвечала, чуть не плача, другая. — Вон, зацепила на самом видном месте.
— Не я это! Так и было, — отпиралась виновница. — Подумаешь, беда! Пашка твой тебе новый подарит!
— Ты Пашку моего не трожь! — стал сердитым обиженный голос.
— А Пашка это муж что ли?
Нина открыла глаза и увидела хохочущую во весь рот женщину лет тридцати пяти в залихватски завязанном на бок платке, не понятно каким чудом державшемся на голове.
Растрепанные рыже-коричневые волосы падали на глаза и неряшливо торчали во все стороны. Такое подобие причёски, выдававшее легкомысленных особ, насмешливо называли «Я у мамы дурочка».
— А платок, значит, Мишка-моряк подарил? — продолжила хохотать женщина над
На вид девушке было не больше двадцати.
— Чем за другими смотреть, лучше своих хахалей посчитай! — милашка сорвала с растрёпанной прически соседки платок.
— Ах ты, мерзавка! Я тебе сейчас покажу, где раки зимуют! — взвизгнула женщина, но угроза так и осталась угрозой. В комнату вошла девушка чуть постарше светловолосой.
— Девочки, что вы опять ругаетесь? Что о нас люди подумают? — спросила серьёзно и строго, без тени улыбки.
Черты лица вошедшей были правильными до некрасивости, тусклые тёмные волосы тщательно подобраны шпильками по бокам и уложены аккуратным пучком на шее.
Быстро и аккуратно девушка сняла сапоги у порога, вымыла их тут же в тазу, насухо вытерла и, завернув в какую-то тряпицу, убрала в чемодан под кровать. Переоделась в халат и тапки, а платье, в котором пришла, простое, серое, спрятала в узелок и тоже засунула подальше под кровать.
Не то, чтобы Нине не нравились её соседки, но среди них не было той, кому хотелось бы доверять секреты. Самая старшая в комнате пропадала где-то чуть ли не каждую ночь, а как-то даже привела прощелыгу-хахаля в общежитие.
Всю ночь кровать бесстыдно скрипела ржавыми пружинами, а наутро Нина высказала бессовестной Клавке всю правду-матку в глаза.
— А что я? И вы водите, кого хотите, — таращила та рыбьи глаза.
Неизвестность медленно, но неизбежно обретала очертания обыденности. В ней были покой, даже радость, но не было чего-то такого, отчего сердце бьётся часто- часто и хочет улететь из груди. Секунды- двойники выстраивались длинным строем в минуты и часы. Работа- детский сад-общежитие… Как будто вращалось огромное колесо, а Нина, как белка, без передышки должна была бежать внутри него, и почему-то нельзя отдохнуть, осмотреться, остановиться…
Ехать до работы было всего-навсего несколько остановок, но на обратном пути Нина чувствовала себя уже совершенно измученной, так что едва хватало сил зайти в садик за Валериком.
Работала Нина в строительной бригаде. Привычные к мужской работе женщины разводили цемент водой в корыте, а потом поднимали на второй этаж. Вскоре начали вырисовываться очертания и третьего этажа.
Одного взгляда на большие, рабочие руки Нины было достаточно, чтобы понять: и топор, и лопату хрупкая с виду девушка держать умеет. Глину лопатой месит, как тесто.
Недавней заключённой был чужд комсомольский задор, и даже казалась наивным радоваться, что можешь принести стране пользу, если платят копейки.
Какая- то неуловимая связь существует между деньгами и свободой.
В аду и раю деньги не нужны. В безденежном измерении живёшь и на зоне, но стоит закрыться воротам, за которыми остались несвобода, и сразу же оказываешься в пространстве, где закон вступил в сговор с рублями. И приходится думать о завтрашнем дне. Думать и знать, что этот самый сегодняшний — завтрашний день и есть то самое долгожданное необъятное чудо по имени Свобода, столько лет маячившее священным заревом вдали.