Берлинский этап
Шрифт:
Виктор почесал затылок и не стал вдаваться в подробности.
— Можно к тебе в воскресенье прийти?
— Можно, — разрешила Нина и добавила. — Со мной еще две девушки живут.
— Мы придём, — пообещал второй моряк.
Гости пришли с колодой карт, и время пролетело незаметно, разлетаясь в стороны разными мастями.
— Жених твой что ли? — поинтересовалась после того, как за моряками закрылась дверь, Зоя.
Нина пожала плечами:
— Нет.
— Чего же,
— Может, и не с кем, — в тон ответила Нина.
Своей назойливостью и беспардонностью Клава порой раздражала её, и как-то даже пришлось потрясти под носом у нахалки большим своим рабочим кулаком. Случилось это, когда вечером, вернувшись с работы, Нина не нашла под подушкой свой новый серый платок.
Платок вернулся за полночь вместе с растрёпанной Клавой, плюшкой Маруси и, разумеется, чёрными резиновыми сапогами, которые Зоя тщетно прятала в узел. Клава неизменно находила их под кроватью и уводила к очередному любовнику.
Нахалка что-то напевала под нос и никак не ожидала увидеть у самого своего курносого кулак.
— Ещё раз возьмёшь что-нибудь у меня или у девчонок…
— Хорошо, — рассыпалась заискивающим смехом Клава, и с тех пор ни у Нины, ни у Маруси ничего не брала, но-прежнему продолжила таскать из- под кровати у Зои сапоги.
Моряки пришли опять через неделю, в воскресенье.
Виктор положил на стол круг копчёной колбасы и торжественно поставил бутылку красного вина.
— Шикуем, — многозначительно присвистнула Клава.
На следующие выходные Виктор пришёл уже один. Целую зиму он баловал Нину и её соседок по комнате и колбасой, и халвой, и свежим маслом. Оказалось, Виктор возил в морскую часть продукты со склада.
— Серьёзно хлопец настроен, женится, — предрекала, поправляя съехавший с головы платок, Клава, но плохой оказалась предсказательницей: замуж Виктор Нину не звал, не пытался и приставать. Вёл себя предельно почтительно, а уж, чтобы слово плохое сказать, такое и представить себе было невозможно. Так и остался приятным воспоминанием.
Глава 14. Выше птиц
Зина-егоза вечно оставляла дверь открытой: входи, кто хочет, гуляйте сквозняки.
Да и сама ветерок, а не девушка — лёгкая, быстрая, голос звенит колокольчиком. Одно слово — «Зин-ка».
Зина жила на горочке над Волгой у судостроительного завода. Домик был настолько мал, что в него и не вместилась бы большая семья, и даже казалось — он, неказистый, хотя и вполне живописный, и есть одна- единственная причина того, что Зина у родителей единственная дочь. Души в ней они, конечно, не чаяли, любили до самозабвения.
Такой же безусловной безоговорочной любви неосознанно ждала красавица Зинаида и от окружающих её людей, домов, деревьев, даже пролетающих
Гармонисту, впрочем, она не отвечала взаимностью, хотя добра к нему была не меньше, чем к другим, и это особенно задевало щёголя.
«Ишь ты, цаца», — бессильно и громко язвил он вслед, но Зина только посмеивалась.
«Такого жениха, Зинка, гонишь от себя! — недоумевали подружки. — Ты приглядись: высокий, статный. Чем тебе не пара?»
Особо присматриваться даже не требовалось: худощавый, но сильный Сергей вымахал под самый потолок. Впрочем, потолки в бараке были низкие. Но парень, тем не менее, высокий, хороший и весёлый.
«Как раз моей Катюше пара», — улыбалась хозяйка квартиры, где Сергей снимал комнату.
Комната как раз-таки и была дочкина, но Катя работала где-то в другом городе, домой совсем не приезжала, только изредка писала письма, и Серёжа стал хозяйке вместо сына.
…Гармонь заиграла так рьяно, что звуки только успевали вылетать из мехов.
В такт завизжали девчонки. Нина стояла с сыном на руках в коридоре, в стороне от всеобщего веселья. На танцы она всегда приходила с Валериком, поэтому больше смотрела, как танцуют другие. Лишь иногда, когда на звуки гармони забредала любопытная пожилая уборщица, Нина перепоручала сына ей на полчаса.
Обижаться на судьбу повода, конечно же, не было. Кому — плясать до упада, кому — сына растить. Каждому своё.
Почему так яростно возликовала гармонь, стало ясно всем, кроме остановившейся на пороге девушки с задорным взглядом из-под чёлки. Она же вдруг, как ветер, подхватила Валерика на руки и стала кружить с ним в коридоре, вальсируя красиво, но не в такт. Также изящно вернула мальчонку растерявшейся матери.
— А вы что здесь одни стоите? Меня Зиной зовут.
Увлекла обоих за собой.
У Зины были светло-каштановые волосы до плеч и густая прямая непослушная челка, которая, как ни зачесывай — ни закалывай, — всё равно в глаза лезет. А глаза — широко и смело распахнутые, голубые, как море в штиль. Всё остальное в лице из-за этих голубых глаз — и прямой нос, и открытая улыбка уже не важно.
К этим глазам бы шёлковое голубое платье. Ну да Зина безразлична к женским штучкам. У комсомолки множество других, высоких целей. А разве светлое будущее, которое, может быть, уже совсем-совсем близко, не важнее, чем вскружить голову двум-трём десяткам кавалеров? Голову кавалерам Зина, конечно, кружила, но часто сама этого не замечая.
Гармонь страдала и радовалась, словно хотела сказать человеческим голосом:
«Эх, девка, оглянись, посмотри, какой парень глаз на тебя положил».