Беру тебя напрокат
Шрифт:
Несколько минут я и Петров просто молча прогуливаемся. К счастью, Никита молчит. К его счастью! Если бы он снова попытался меня подкалывать, я бы его просто убила. Скинула бы за борт — и поминай как звали.
Через некоторое время мне вспоминается «спасенная» парочка. «А все-таки они весьма колоритно смотрелись вместе», — думаю я и невольно улыбаюсь.
— Тебе лучше? — с надеждой спрашивает Петров, заметив мою улыбку.
— Вроде того. Говорю же, это все из-за духоты, — я подхожу к перилам и застываю, вглядываюсь
Интересно, как наш лайнер выглядит со стороны? Наверное, он напоминает новогоднюю елку — весь сверкает, переливается огнями.
Петров подходит ко мне вплотную, останавливается позади. Я чувствую его дыхание на своей макушке, и ноги почему-то подгибаются. Хотя чего удивляться? Алкоголь из моей крови еще не выветрился — вот и последствия. У меня нет никакого желания отодвинуться. Наоборот, хочется чего-то не совсем понятного. Может быть, нежности?
Свежий ветер остужает мое разгоряченное лицо. Я невольно ежусь, обхватываю плечи руками. А все-таки Женька была права — кофта на палубе очень даже к месту.
— Замерзла? — спрашивает Петров чуть хрипло.
Я не отвечаю. Не хочется.
Не дождавшись ответа, он притягивает меня к себе. В одной руке Никита все еще держит штатив, а вот вторую кладет мне на живот. Его ладонь горячая-горячая и странно приятная. Она будто прожигает меня насквозь. Да что там! Все тело Петрова опаляет меня жаром так, что дыхание перехватывает. Я закрываю глаза и смакую будоражащие ощущения.
Впрочем, очень быстро мне их становится мало. Мысли сворачивают в неприличном направлении.
— Мы совсем ничего не сняли, — грустно констатирую я, пытаясь воспоминаниями о работе хоть немного отвлечься от горячечного состояния.
— Ничего страшного, — тихо и прямо мне в ухо говорит Петров. — Завтра обязательно снимем что-нибудь классное.
Его чуть севший голос почему-то доводит меня до мурашек. Я, кажется, окончательно слетаю с катушек. Мне хочется, чтобы Никита уже дел куда-то свою дурацкую камеру и обнял меня обеими руками. Мне хочется ощутить его обнаженной кожей. Хочется, чтобы его пальцы проникли под мое пуританское платье и оставили на груди и бедрах горячие разводы.
А еще все вдруг становится неважным. Давняя неприязнь, мои предположения о том, что Петров пытается меня соблазнить. Все!
— Знаешь, а я бы сняла обзор твоей каюты, — говорю я, а голос предательски заплетается.
— Завтра снимешь, — вкрадчиво обещает Никита, — а сейчас тебе лучше поспать. И выпить каких-нибудь адсорбентов, иначе утром будешь умирать от мигрени.
Я даже не верю своим ушам. Он уклоняется от возможности пригласить меня в гости? С чего вдруг? Если он все-таки с кем-то спорил, это странно. Другой бы на его месте, наоборот, поспешил воспользоваться моментом. Говорят же, что пьяную девушку легче легкого затащить в постель.
Петров ерошит мои волосы, а
— Господи, что это? — через пару секунд изумляется Петров.
— Ты о чем?
— Поцеловал тебя — и теперь губы как-то странно печет.
— А-ха-ха! — я почти складываюсь пополам от смеха. — Это мазь.
— Какая еще мазь?
— От растяжений!
— Ты что, шею потянула?
— Почти.
— И как же тебя угораздило?
— Лучше тебе не знать, — отшучиваюсь я: не рассказывать же, в самом деле, о том, что мазалась, чтобы не чувствовать притяжения к нему.
Петров отступает в сторону и как будто мрачнеет, с нарочитым вниманием вглядывается в темную воду далеко внизу. И как это понимать? Мне становится досадно от того, что я больше не могу наслаждаться теплом его тела. Но выпрашивать новых объятий — жалко и унизительно. Я просто сжимаю руками перила и молчу.
Никита тоже ничего не говорит минуты две, а потом вдруг еще больше хмурится:
— Нам не стоит долго здесь стоять: ты можешь простудиться. Пойдем, я провожу тебя до каюты.
— Да я и сама могу дойти. Не маленькая.
— Пойдем, — требовательно повторяет он, а потом разворачивается и быстро идет к лифтам.
Я семеню за ним, как нашкодивший щенок. И мне почему-то ужасно, ужасно грустно.
Когда мы заходим в лифт и Петров нажимает на нужную кнопку, моя гордость падает навзничь под натиском любопытства.
— Эй, — я легонько трогаю Никиту за плечо. — Ты обиделся на что-то?
— Нет.
Он разворачивается и прожигает меня насквозь долгим-долгим взглядом.
— Что у тебя с этим иностранцем?
— Каким еще иностранцем? — я даже не сразу понимаю, о ком речь.
— С которым ты сегодня распивала «кофеек».
— А! Ты про Джона. У нас с ним ничего: мы даже не друзья, просто пересеклись пару раз.
— Точно?
— Точнее не бывает!
Никита улыбается, делает шаг ко мне и почти вжимает меня в стену лифта. Я от неожиданности замираю, как заяц перед удавом. Сердце стучит так сильно, что, кажется, своим грохотом вот-вот заглушит гудение лифта.
Петров осторожно поглаживает мое лицо пальцами: ласково очерчивает мои виски, обводит легкими касаниями губы. Мне так приятно, что ноги становятся ватными. А еще мне очень-очень стыдно от того, что приятно. Но сил оттолкнуть Петрова у меня нет.
Двери лифта открываются на моей палубе.
— Я пойду, — довольно жалобно бормочу я.
— Иди, — Петров наклоняется и по-хозяйски целует меня в губы. А я не сопротивляюсь. Но это все алкоголь. Точно он!
— Спокойной ночи, Ника! — тихо говорит Никита, когда поцелуй заканчивается, а потом нежно, но уверенно выталкивает меня из лифта. — Приятных снов.