Беруны. Из Гощи гость
Шрифт:
наушниками, козырьком и паносником.
да недолго гостевал...
Но князь Иван не слышал больше. «Статься может, и впрямь он!» – пронзило его, как
давеча у пана Феликса, с такой же силой. Или, может быть, это просто сон свой принял за явь
безумный парень под возом с горшками? Нет, нет!.. Не приснится такое: жеребец караковый,
вызолоченные копыта... и польская епанча... рука перешиблена – видно, в сече... Он!
Димитрий!
Снова бросился вперед князь
который кричал ему вслед:
– Молодец, постой!.. Не дослушал ты!.. Экий ты дикий!..
Но князь Иван уже пропал за поворотом.
– Дурень – дурень и есть, – покачал головой старичок. Он подобрался к своей лошадке,
подсунул ей кулак под брюхо и снизу вверх угостил ее тумаком. И уже продолжал дальше,
как обычно, сам с собою:
– Думал так, ан вышло инак; как ни хитрил, а на то ж своротил.
ХLI. ОН!
Князь Иван прибежал на площадь, когда солнце уже садилось, разжегши в облаках
багровый костер. Часы с кремлевской башни слали вниз удар за ударом, и князь Иван,
проталкиваясь в толпе, стал по привычке считать, но сбился, потому что в голове у него
мололо: «Не сгибло!.. Не он!.. Извели другого!» И, как прежде, перед князем Иваном – целая
жизнь! Хватит ее на всё: и с Шуйским посчитаться и раба его Пятуньку лютой казнью
казнить. Но вот только здесь сначала, увидеть здесь, своими глазами взглянуть, допряма
дознаться.
И, стиснув кулаки, стал возить князь Иван локтями, вихлять всем телом, вертеться
вокруг себя. Красный с натуги, с прилипшей к спине рубахой и ободранными на кафтане
пуговицами, забрался он в самую гущу, остановился на миг, чтобы с новыми силами
двинуться дальше, голову вытянул и... увидел.
В грязи и помете лежал на столе обнаженный мертвец с засохшим струпом на месте
лица, наполовину прикрытого бархатной маской... Но кто ж это охнул вдруг подле – сам ли
князь Иван, или внутри у него подломилось что-то? И кто ответит князю Ивану допряма – он
или не он? Может быть, еще и не он, кто-нибудь другой, и впрямь подменный, а государь
спасся, спасся... Но рыжеватые букли на висках, но смугло-желтая на теле кожа!.. Князь Иван
наддал плечом, пискнула у него под рукой какая-то хилая бабенка, и он выбрался совсем
наперед.
Мертвец лежал, свесив со стола босые ноги, упираясь ими в другого, чернобородого, с
распоротым чревом. Петрак Басманов! Петр Федорыч! Но рыжекудрый, с маской на лице, с
дудкой на груди, лишенной вовсе волос? Так... И одна рука короче другой; вот и пятно, точно
от ожога, на правом богу. . Он! Димитрий Иванович... «Непобедимый цесарь»!
И
она, забодалась. Но князь Иван повернулся и, работая локтями, стал выбиваться из толпы.
Его кружило и швыряло из стороны в сторону, и где-то в одном углу, поближе к Варварке,
снова мелькнули перед ним горшечники, застрявшие с возами своими в человеческом
месиве.
– Убайкали молодца, – молвил копченый гончар, худой и длинный, прижатый к возу
напиравшей с заречья толпой.
– Не проснется теперь, – откликнулся другой подле.
И старичок, подпоясанный лыком, мастер на прибаутки, тоже подал голос. Он стоял на
оглоблях, раскорячив ноги, подбирая слово к слову.
– У Фили пили да Филю ж побили, – сказал он, схватив подвернувшегося князя Ивана за
рукав.
Но князь Иван отмахнулся от него, и старичок бросил ему уже вдогонку:
– Был он со всем, а остался ни с чем. Чем хвалился, тем и подавился.
ХLII. НЕ О ЦАРЯХ, НО О ЦАРСТВЕ
Князю Ивану не до прибауток было.
С оборванными пуговицами и лопнувшим под мышкою рукавом, измятый и
исторканный, очутился он у птичьего ряда1 и рядом этим пошел вперед только затем, чтобы
не стоять на месте. Холодная заря, стылый ветер, пыльные вихорьки вдоль по улице – ничего
этого не замечал князь Иван. Он брел понуро к Моисеевскому монастырю, но, дойдя до
Больших ворот, прошел мимо; он миновал затем и Пушечный двор, не приметив, что уже и
заря погасла в небе и гул над городом приглушился; и дальше князь Иван остановился лишь
у колодца хлебнуть воды, промочить пересохшее горло и рот, где на зубах хрустел песок.
Освежившись немного, князь Иван огляделся наконец на безлюдной улице, вытянул голову,
прислушался. Две березы, разросшиеся тут, приникли друг к другу вершинами и мерно
покачивались с тихим скрипом. А напротив над тесовыми воротами тускло блестела литая
икона с черными глазницами, с глубокими бороздами на изможденном лике. На
Рождественку, знать, занесло теперь князя Ивана. Икона эта над воротами, и две березы
напротив, и колодец под шатром с бадьею на цени... Ко двору Афанасия Власьева, дьяка
думного, прибрел князь Иван.
– Ну что ж, коли так... – молвил он тихо и постучался в ворота.
Ему отпер сторож, ветхий старик, а на крыльцо, невзирая на позднее время, высыпали
все Афанасьевы дьячата: такой уж сегодня был день без часа, без срока. Мал мала меньше,
дьячата все отвесили князю Ивану по поясному поклону и повели его в хоромы, через один