Беруны. Из Гощи гость
Шрифт:
дукс Иван? Где укроется, что станет делать, как будет жить? В Бурцову на Переяславль
кинуться или в Хворостинину деревню под Волоколамск? До Хворостининой рукой подать:
за ночь и пешком добрести можно. Там у приказчика, у мужика у Агапея, отсидится князь
Иван до поры. А сколь долга пора та? Ждать ее, ждать.
– Акиллушка, – молвил шепотом князь Иван, – куда же подадимся головой поклонной?
Акилла сдвинул брови, ощетинились они у него...
– Поклонной?..
земле так и шибаюсь, да голову только что перед царем небесным клоню. А податься нам,
скажу тебе, одна нам дорога: в обход Москве, на Коломенское село. Пока шел тебе допрос да
расспрос да было в монастыре тебе истязанье, под Коломенское рязанцы пришли с
Болотниковым в съединении, туляне с Пашковым... Не стерпела Земля неправды, неволи.
Поднялась... Го-го! – оживился Акилла. – Земля!.. Царя другого надо бы... Ну, да не то, –
потух он опять. – Не о том... Что те цари!
Акилла махнул рукавицей, обошел вкруг саней и подвинул зачем-то бочку, съехавшую к
краю.
– Был в оны лета, – начал он торжественно, – велик царь на Москве – Иван Васильевич.
А ноне стал царь на Москве... Василий Иванович. Василий Иванович, – повторил Акилла. –
Шуйский. Шуйский! – ударил он клюшкою о снег. – Человек глуп и нечестив, пьяница и
клятвопреступник, боярам потаковник, правды гонитель, черным людям зложелатель.
Он передохнул, подумал и стал говорить медленно, не повышая голоса:
– При Грозном царе была холопу кабала, да был из кабалы выход в Юрьев день1. Ступай-
де, смерд, в Юрьев день на все на четыре рядиться-кормиться, пиши новую порядную2, где
тебе любо. Да схитили бояре у народа велик его день, и стала холопу сугубая кабала. А ноне
станет и кабала трегубая. «Не держи, – говорит царь Василий, – холопа без кабальной
грамоты ни единого дня». Садись, дескать, на коня, боярин, езжай в приказ Холопий, пиши
1 Юрьев день – 26 ноября старого стиля. За неделю до Юрьева дня и в течение недели после поселившийся на
помещичьей земле крестьянин имел право уйти от помещика. Это право выхода было постепенно отнято у
крестьян, и они оказались таким образом прикрепленными к земле навсегда (крепостное право).
2 Порядная грамота – договор при съемке крестьянином помещичьей земли.
на послужильца кабалу до скончания его века, на детей его и потомков пиши, будут тебе
крепки крестьянские души. Будут бояре на боярстве, дьяки на дьячестве, мужики на
боярском навозе. Будут в роды и роды, навечно, неисходно. Поп кади, и попович, значит,
кади; псарь атукай, и псарёнок кричи «ату». По породе тебе сесть, по породе тебе честь,
бесчестье по породе.
– Не по породе, Акиллушка, – прервал его князь Иван. – Не по породе надобно
жаловать...
– Надобно! – повторил Акилла. – Ведомо и мне, как надобно. Ведома и дума твоя, Иван
Андреевич. Одна у нас дума, так одна бы и дорога. Всем путь один, коль и тебе со мной по
пути. А другого ничего не найдешь. Для того из темницы ты вынут... На вольную волю...
Лети, сокол!
Акилла подошел к князю Ивану, скрюченный в дугу старец, древний и мудрый. И, задрав
голову, глянул князю Ивану в лицо и засмеялся.
– Лети, сокол, эх да красным лётом! Ты молод. А мне... – Акилла поперхнулся,
закашлялся, слезы покатились у него из глаз. – Не летать... – хрипел он. – Не дожить... Ноне
сила сякнет!.. Жизнь исходит...
Он корчился в кашле, стучал клюшками по снегу; князь Иван обхватил его по плечам,
чтобы не свалился старик в сугроб.
А сугроб стал сереть к ночи, стали черными ели; над поляной, тяжело взмахивая
крыльями, пролетел глухарь.
Акилла оправился наконец от кашля, но забеспокоился сразу и заковылял к краю поляны,
в ту сторону, куда ушел Кузьма.
– Куды те, куцатый, занесло? – бормотал он, останавливаясь, вглядываясь, вслушиваясь.
– Ушел и сгинул... Того гляди, старцы нагрянут, да у нас оружия – одни клюшки мои. Охте!
Кнутом попотчуют, в цепь вденут, в земляную кинут. . Сидит там теперь враль в земляной...
враль... – И Акилла призадумался.
А Кузёмка все не шел. Князь Иван шагал по поляне, голод томил его, озяб князь, продрог.
И Акилла становился все сумрачнее.
– Не старцы наедут, так волки набегут, – хмуро твердил он, обходя поляну, тяжело
переваливаясь с ноги на ногу, с клюшки на клюшку. – Уйти б куда ни есть, да с Кузьмой же
как?.. Авось воротится Кузьма, авось...
И он умолк, увидев, как вытянулась в оглоблях лошадь, как поднялись у нее уши
рассохой, потому что близилось волчье завыванье, зимнее, голодное, бездольное, как ветер
полевой. И вот уже загорелись они в ельнике, холодные и зеленые, зловещие огоньки – одна
пара глаз волчьих, другая, третья... Лошадь рванулась в оглоблях, зацепилась дровнями об
пень, стала оглобли ломать.
– Беда, князь! – крикнул Акилла и взмахнул своими клюшками, замолотил ими по дереву,
загокал на весь лес: – Го-го-го-го-о-о!..
И князь Иван стал кричать, схватил Кузёмкин черпак и ринулся с ним в ельник. Потухли
было зеленые огоньки, потом стали загораться снова – одна пара, другая, третья, – уже их не