Беруны. Из Гощи гость

Давыдов Зиновий Самойлович

за горой, застилавшей напротив избы небо. Берег – он тянулся по всему почти острову

однообразный и неприступный. Ледники твердыми реками сползали кой-где в море, везде

валуны и мелкое каменье и немолчный режущий птичий крик. Тимофеич искал чего-то на

берегу, но не находил и, ворча, шел дальше. В одном месте они наткнулись на полянку, по

которой были разбросаны золотые монетки цветущего курослепа; в другом – на рыбий зуб1.

Может быть, ошкуи охотились

раньше в этих местах на сонных моржей и здесь же их

пожирали, оставляя после расточительных этих пиршеств одни только драгоценные

несокрушимые моржовые клыки? Тимофеич принес их в избу целую охапку.

Всем троим, да и покойному Федору, когда он в силах был двигаться, давно хотелось

побывать за горой и посмотреть, чего он там все ухтит, как не раз спрашивал до сих пор не

привыкший к этому уханью Ванюшка. Гора за ложбинкой, за черным крестом Федоровой

могилы, вздымалась крутым, остроконечным шлемом, ступенчатым, как оказывалось, когда к

нему подходили ближе. О подъеме на гору нельзя было и думать: крутые каменные ступени

были рассчитаны всеустрояющей природой на шаги великанов. Нигде пока не видно было

овражка или какого-нибудь другого хода, через который мыслимо было бы взять гору какой-

нибудь уловкой, а не бесполезным здесь нахрапом. Но Тимофеич решил пойти горе в обход,

чтобы выйти к ней с противоположного края.

Пространство, занимаемое высотами Беруна, было значительно большим, чем это

казалось при взгляде с моря на горбатый остров, тяжело выпятивший в поднебесье свои

чудовищные рёбра. Пришлось долго карабкаться по утесам, жаться по диким тропкам,

стелющимся у края обрывов, идти гуськом, придерживая за руки друг друга, чтобы очутиться

наконец у широкого оврага, выходившего к морскому берегу, видимо, из самых этих горных

недр. Путники свернули и пошли оврагом, по каменистому дну которого мчались, поминутно

1 Рыбьим зубом называли тогда моржовые клыки.

разбиваясь вдребезги и вновь соединяясь, ревучие водопады, и через огромные каменные

ворота вошли в широкую котловину, потрясшую их необычайностью своею ещё у самого

порога. Сразу могло им показаться, что они ступили на большую площадь мертвого города,

который был словно столицей какого-то могучего, но давно погибшего царства. Мощные

серые многогранные колонны вздымались целыми рощами по площадям и перекресткам

этого обиталища вечных отгулов. Довольно было камушку скатиться вниз по ступеням одной

из гигантских лестниц, как весть об этом бежала по всему как бы в незапамятные ещё

времена обезлюдевшему городу и летела дальше, за пределы его, докатываясь

до самой избы

в ложбинке. И ропот водопадов, непрестанно волновавшихся на самом дне, находил себе

отклик в суровых куполообразных чертогах, высившихся там и сям, над обрывами и по

галереям, сбегавшим со всех сторон в котловину. Глухое уханье и легкий туман стояли здесь

над серым камнем, над красною глиною и разбросанными по всем направлениям

полотнищами белого снега.

За шесть лет до того Ванюшку нетрудно было бы убедить, что это и есть столица

разбойничьего атамана. Но теперь это никому не пришло в голову, хотя ни у кого из них не

было охоты идти дальше. Набрав полную малицу красной глины, они вернулись обратно и,

поотдохнув немного, расположились на бревнах гончарить, мастеря из принесенной глины

латки и плошки, всю несложную утварь, которой до тех пор им недоставало в убогом их

прозябанье. Они сушили свои изделия на солнце и обжигали их на огне. И скоро немудрый

набор глиняной посуды стоял у них на нарах рядом с деревянными чашками, медвежьими

черепами и бутылкой, найденной когда-то на берегу среди выкидного леса и столь

разочаровавшей тогда Тимофеича, обнаружившего в ней вместо рома какие-то узорчатые

письмена, протлевшие до дыр.

XXIII. ЧТО УВИДЕЛ САВКА С ВЕРШИНЫ СКАЛЫ

Ни в одно лето не копались они столько на берегу, среди выкидника, как в это лето 1749

года. Тимофеичу всё чаще приходила в голову безотрадная мысль, что корабль, который

пристанет когда-нибудь к Малому Беруну, найдет здесь три могилы да грудку непогребенных

костей в разрушенной избе. Это будут кости Степана или Ванюшки? Тимофеич не хотел быть

последним, кто переживет остальных.

Ни о чем еще не думая, он стал как-то долбить челнок. Но что можно было предпринять

в столь хрупком суденышке, на котором опасно было б отойти от берега на версту? Тимофеич

в челноке этом и похоронил тогда Федора, а в следующее лето не стал уже возиться с новою

лодкой: лето было холодное, губовина была снова забита ледяным заломом, и льдины жались

к острову со всех сторон. Но потом, опять зимой, в нескончаемые ночи, лежа подолгу на печи

и слушая дремучие беруновы шепоты, старик приходил к решению, что нет спасения ни в

чем, как только в попытке самим вырваться из этого плена на каком ни на есть судне или хотя

бы на плоту. В эти-то ночи Тимофеич стал задумываться и над уделом того, кто останется

последним на острове сторожить могилы умерших и ждать одинокого конца. Да живы ли они