Беруны. Из Гощи гость
Шрифт:
поленницам напрямик, все трое вскочили на ноги и побежали к воде и шли дальше в воде по
пояс, оступаясь, крича и протягивая вперед руки. А медведь постоял, поглядел, недоумевая,
на совсем обезумевшего Тимофеича, потом повернулся и побрел к огню, где жирные куски
недоеденного гуся были разбросаны на земле у костра, начинавшего заметно сворачиваться и
спадать.
XXVIII. НЕСГОВОРЧИВОСТЬ СЕМЕНА ПАФНУТЬИЧА
Семен Пафнутьич наотрез отказался взять в карбас
недоволен, что случай связал его с этими еретиками и табачниками. Кто их знает, что за
народ! Да и на людей-то они мало похожи: беспоясые, лохматые какие-то и копченые.
Особливо этот старый колдун, который, не оглянувшись ещё как следует, с первых же слов
попросил у Семена Пафнутьича табачку. И что они делали здесь целых шесть лет, в этой
пропадине гиблой?
Семен Пафнутьич, сидя на корме, глядел, нахохлившись, на вороха шкур, которыми
Тимофеич, Степан и Ванюшка загрузили весь карбас, на куски янтаря и охапки рыбьего зуба.
Нет, тут что-то нечисто! Надо будет сказать об этом Никодиму, на то он и приказчик, чтобы
разобраться в таком деле. А Семену Пафнутьичу что? Его дело мельничье: засыпал в
корытце, смолол – и крышка. Ему как скажут, так он и сделает. Сказано – взять на лодью,
если кто там в крайности пропадает, он и возьмет. Но пусть уж этот бык Никодимка
разберется – в крайности или не в крайности, – на то он и приказчик. А вот ошкуя Семен
Пафнутьич не возьмет в карбас, не возьмет – и шабаш. Где это слыхано, чтобы ошкуев в
карбасах возить?..
– Ну, родименький, смилуйся, уступи! – уламывал его Тимофеич, глядя ему умильно в
глаза. – Он тут с нами пять лет бедовал... Он к нам привык... Как же ж он теперь без нас?.. А?
Сделай милость!..
Но Семен Пафнутьич, когда сталкивался с никонианами, бывал немилосерден,
немилостив и неумолим. Он даже предложил тут же прикончить и освежевать бегавшего по
берегу Савку: по крайней мере, хоть шкура, какая ни на есть, останется. Тимофеич поглядел
свирепо на сидевшего на корме распорядчика и бросил вовсе с ним разговаривать.
Всё было готово, и можно было отваливать. Выпускаемые из заточения узники
перекрестились и стали веслами легонько отталкиваться от берега, чтобы пройти между
каменными рядками. От глаз Семена Пафнутьича не ускользнуло, что все трое
перекрестились, сложив три пальца щепотью.
– Стой! – крикнул он. – Дай лоб перекрестить...
Сняв малахай, он перекрестился двумя пальцами, так, как крестятся раскольники-
староверы, и посмотрел на Тимофеича торжествующе, словно показал ему кукиш.
Тимофеич пожевал губами, глянул
взялся за весло.
Но едва только лодка отвалила от берега, как медведь замотался всем туловищем,
взревел, повернулся задом к лодке и стал, пятясь, входить в воду. Он нырнул и всплыл у
самой кормы, за которую схватился когтистыми лапами. Семен Пафнутьич замахнулся было
на него гребком, но ошкуй оскалил зубы и так рёхнул, что Семен Пафнутьич выронил весло
и сдался сразу. «Ещё карбас опрокинет аль загрызет, – мелькнуло у него в голове, и пот стал
крупными каплями спадать с кончика носа в редкую, жеваную его бороденку. – Пропадешь
тут с колдунами этими, сгинешь без покаяния».
– А про медведку-то и забыли, забыли совсем про медведку, – залепетал он елейной,
рассыпчатой скороговоркой. – Как же, отец, без медведки? Цав-цав-цав! Ца-вушка! Хочешь и
ты с нами? Вот и умник, вот и разумник... Цав-цав-цав...
И пока он рассыпал перед ошкуем сладкий свой горошек, Степан круто повернул карбас
к торчавшему из воды камню и дал медведю влезть в глубоко осевшую под ним лодку.
– Потопит, ой, потопит! – взмолился Семен Пафнутьич, но медведь встряхнулся и обдал
его пахнущим мокрою псиною дождем. Семен Пафнутьич фыркнул и обиженно смолк.
Тимофеич старательно греб рядом с безусым, вислоухим пареньком, которого Семен
Пафнутьич называл Митей. Впереди сидел на веслах Ванюшка, рвавший лопастями воду с
тем же исступлением, которое обуяло его накануне и только притихло немного, когда на
рассвете он почувствовал изнеможение и голод.
– Вот, Иван, – сказал Тимофеич, налегая на весло, – помни сегодняшнюю среду... Во всю
жизнь не забывай её...
– Какую среду? – повернулся к нему сидевший с ним рядом малый. – Ан сегодня четверг.
Тимофеич даже грести перестал:
– Как четверг? У меня зарублена среда!
– Четверг. Как есть четверг, – мотнул головою Митя.
– Как же ж?.. – совсем растерялся Тимофеич. – Значит, мы шесть лет были на день
отставши?
Семен Пафнутьич с ужасом посмотрел на недоумевающего Тимофеича.
– Басурманы, прямо басурманы... – залепетал он было опять, но сразу поперхнулся,
потому что медведь повернул голову и показал ему свои багровые десны.
Семен Пафнутьич съежился и во всю дорогу не проронил больше ни слова.
XXIX. ИДЕМ НА МЕЗЕНЬ!
С тех пор как табачники эти появились на судне, всё пошло там вверх тормашками,
особливо как лодья после Цып-Наволока забезветрила и стала на якоре недалеко от берега.