Берущий ветром

Лапин Андрей

А сколько их, таких вот прогонных пятков наберется в недолгой и тревожной ямщицкой жизни? Тряска на облучке, тревожный сон на запятках (да разве ж это сон, в самом деле?), тяжеленные ведра с водою на каждой станции или промежуточной остановке, да и мешки с овсом не легче этих проклятых ведер, да водка-водочка распроклятая, да драка пьяная, с засапожными ножичками или тяжеленным дрючьем в мускулистых ямщицких руках, да скверная, вечно недожаренная, а то и пережаренная селедка в придорожных грязных трактирах, да до того залапанные и затасканные трактирные девки с непонятно какой заразой в нутрях, что на них и смотреть бывает тошно, а не то что кувыркаться с ними на сеновалах или в верхних

трактирных комнатах с клопами да тараканами на пол-ладони. Все эти прелести вечной прогонной жизни быстро сводят любого ямщика в раннюю бессовестную могилу.

И это еще хорошо, если смотритель роковой, крайней в недолгой ямщицкой жизни почтовой станции окажется человеком сочувственным, если он сам будет из бывших прогонных, и в таком счастливом случае тело отъездившего свое ямщика как-нибудь, предварительно закатав его в совсем уж ветхую конскую попону поплотнее, и притом достаточно быстро доставят на его родную почтовую станцию и отдадут безутешной теперь уже навеки его женке, что рыдая во весь голос над отъездившим свое бедолагой и поливая его последнюю, несущую прогорклым конским потом плащаницу обильными слезами, готовится к враз подступившей непростой своей дальнейшей жизни впроголодь и впрохолодь.

И хорошо тогда, если нету у того несчастного ямщика детишек или есть их совсем немного. А если есть и притом много? Что тогда его бедной женке делать?

А не то, так и закопают где-нибудь на обочине этого вот распроклятого, избитого тысячами частных и казенных подков, почтового тракта. И захудалого провиденциального авгура не позовут к той придорожной последней постеле несчастного труженика дорог, и Славу Провиденсу над безымянною, чернеющею свежей землею ямой, не споют - пусть, мол, гниет дубленая ямщицкая шкура как себе хочет, знаем мы ихнего забубенного брата. Им все одно - от чего, где и как помирать, на какой обочине спать вечным покойным сном. Им все едино.

Приблизительно так размышлял ямщик, что сидел сейчас за тяжелыми восьмерными вожжами, а еще он думал о том, какая же это дрянь - новейшая попарная запряжка восьмериком. А все от этих проклятых новин, пусть они будут неладны вместе со своими завидющими юропами и туды их хитрющими, жадными до всего на свете иглиями, провалится бы им всем вместе прямо под землю, или в тягучем болоте им бы всем сгинуть, а не мучить и не истязать по всему белому свету своими проклятыми новинами и без того намученных и натруженных людей. Вот совсем же еще недавно гонял он с напарником шестерики с запряжкой по трое в ряд и это было - дело. Едешь и не нарадуешься, что днем, что ночью, а ход-то у экипажа какой плавный да ровный. Эх.

И какая бы ни была луна, и как бы не горели передние фонари, а згу передней тройки шестерика было всегда хорошо видать с высокого ямщицкого сиденья. А теперь вот на тебе - поди, попробуй рассмотреть згу передней двойки этого распроклятого восьмерика. Чуть стемнело и все - уж не видно никакой зги, ни даже крупов двух передних лошадок не видно. И как тут, скажи ты на милость, править как следует - точно по ямщицкому дорожному уложению и всем прочим дорожным ынструкциям? Как их после этого не нарушить? Особенно если выпало тебе гнать дилижанс безлунной ночью и через лес?

Хорошо хоть лес не дубовый, а вроде сосняк, да все равно. Оно конечно, при нормальных повозочных фонарях все было бы ничего, да кто ж тебе даст на заправку фитилей хорошего масла? Воры смотрители на повозочные фонари отпускают всегда самую отборную дрянь и езжай с нею, голубчик, как себе хочешь. Оно бывает, что эта дрянь и не горит вовсе, лишь тлеет слабо, и на фитильное масло даже не похожа, а только забивает собою выпускной стакан фитиля какой-то вонючей липкой смолой, и ее,

дрянь эту, уже ничем оттудова не вычистишь. Так и едешь ночью втемную, рискуя расшибить и себя и прогонных проезжих в мелкие дребезги, а все от воровства станционных смотрителей. Вот и приходится придерживать лошадиный разбег, да раскрывать ночью глаза пошире. И это еще хорошо, что дождя нету.

Ямщик сплюнул на левую сторону, стукнул три раза костяшками по передней поперечине и утер губы рукавом старого, но еще крепкого форменного зипунчика. Хоть день, хоть ночь, а пыль из-под шестнадцати пар конских копыт летит прямо в харю будь здоров, забивает и горло и ноздри, хоть тряпкой лицо обматывай, так ведь лето, жара, дышать до того тяжело, что сил нету. Да и где ты ее сейчас возьмешь - тряпку чистую, раньше нужно было подумать об этом. И кто ж знал, что дождя целую неделю не будет? Никто не знал.

Оно бы сейчас хорошо на правого пристяжного из передней двойки посадить напарника верхом и тогда все было бы как надо, и по казенной ынструкции к почтовому восьмерику так вроде и надобно было сделать, да жалко его - до того умаялся сердешный малый, что страшно на него смотреть, так он нынче расстарался перед господами проезжими, так гнал весь день. Думал, что алтыном его уважут, и зря. Уж ямщик разбирался в таких вещах. Если б хотели, уже бы давно уважили, ведь второй день скачут-то. Не-е-ет эти не из таких, зря, выходит, старался парень. Хоть бы он ненароком не рассупонил безопасный ремень и с запяток не свалился на повороте, нужно будет еще и за ним приглядывать, чтобы как-нибудь его не уронить с запяток, не потерять в лесу. Оно, конечно, парный его парень крепкий, хоть и свалится, так ничего - проспится и придет пешком на ближайшую станцию, а все равно - надо бы приглядеть, справному ямщику товарищей своих терять по ночам, да еще прямо на тракте не годится никак.

Ну, ничего, с Провиденса помощью доедем, не в первый раз. Как-нибудь.

Да с этими важными господами, подумалось ямщику, и всегда так - намаешься с ними за один прогон по тракту, как за целый месяц с простыми. С простыми оно ведь как - ночью намотал вожжи на подножку и ложись дрыхнуть вдоль переднего сиденья или, если дорога гладкая да нету ветра, да дождя тоже нету, так можно и на крышу свернутую попонку кинуть, и лежи там за милую душу всю ночь вон хоть и с попутной плечевой девкой. Умные лошадки сами по дороге тихонько идут себе куда надо и - всем хорошо. А могут и остановиться свежей придорожной травки пощипать хоть и до утра, беды в том особой нет. Простой проезжий, он и слова своему ямщику никогда не скажет, ему лишь бы доехать куда там ему надо в полной целости, а как - это уже не ему решать и он, этот простой, так все себе и представляет.

А вот с важными господами не так. Им хоть день, хоть ночь, а попробуй сбавить ход. Враз кулачищами своими дородными, белыми, не ведающими тяжкой работы, обработают твою душу и сразу по всему крупу, им такая нечаянная дорожная разминка только в радость. Бьют не смотрят - куда и сколько раз, молотят, что твоими иглицкими молотилками по ржаному снопу. И это еще хорошо, если так вот все обойдется. А то ведь могут на следующей станции распорядиться посечь по высшему разряду, хоть за транспортное и не положено по высшему разряду сечь, да им ведь все равно. Им лишь бы гонор свой показать. Тогда целый месяц с лавки не слезешь. Будешь лежать на ней в задней комнате какого-нибудь питейного зала или на притактирной конюшне прямо на прошлогоднем сене, мучиться и завывать от болей по всей спине, давиться слезами и дешевой вонючей водкой, а важных и спесивых господ помчит дальше другой бедняга. Ямщик снова сплюнул на сторону и еще раз утерся влажным и грязным уже рукавом.