Бес шума и пыли
Шрифт:
— Колдовские слова… — зашептались бородачи.
— Научные термины, а не колдовские! Люди разными рождаются. У кого-то родимое пятно во всю лысину… У кого-то пальцев недостает, а у кого-то наоборот — с перебором… У одного рога, а у другого бородавка с кулак величиной над глазом!.. Что же, всех в бесы записывать?
Ага! Одноглазый изумленно клацнул челюстью. Его приятели все как один посмотрели на него подозрительно и зашептались.
— Чего ты путаешь нас?! — заорал, придя в себя, одноглазый. — Не слушайте его, братцы!
— Всего лишь факты довожу до вашего сведения, — довольный произведенным эффектом проговорил я. — Так что позвольте осведомиться: где я и что с Гаврилой?
— Гаврилу твоего здоровенного мы убили, — сообщил одноглазый. — Чтобы не буйствовал. И тебя убьем!
Ничего себе новости! Ну никак расслабиться нельзя! На часок задремал, а тут… Стоп, что значит — убили?
— Как это убили?! — заорал я. — Совсем?!!
— Совсем, — ответил одноглазый. — Чик — и нет Гаврилы!
— Чик… — пробормотал я.
Одноглазый тут же принялся опять объяснять мне, что чик — хоть топором, хоть сабелькой, хоть ножом — всё равно чик, но я не слушал.
Что же это? Был человек — и нет человека… Клянусь копытами, едва не расплакался. Привязался всё-таки к этому охламону, привязался… Чем он помешал этим монстрам?.. А может, врут они? Стращают?
Я перевел взгляд на одноглазого. Тот скалился, демонстрируя редкие гнилые зубы, обеими руками поглаживал рукояти топоров, прилаженных к его поясу на левом и правом бедре.
Власть тьмы! На рукояти того топора, что слева, синела ленточка, кокетливо завязанная бантиком!
Та самая, которую обронила с кокошника Оксана, а Гаврила подобрал и носил на руке как талисман… Не врут, значит…
— А вообще, — заявил одноглазый, — будь ты хоть бес, хоть басурманин, хоть православный — всё одно: конец тебе, если ты в мои руки попал. Знаешь ли ты, кто я? Слышал ли ты имя мое? Сейчас вот я тебя топором…
— Знаю, знаю, — вяло огрызнулся я. — Чик… — Одноглазый вдруг подбоченился, упер руки в бока и вскинул удлиненный бородой подбородок.
— Да! — объявил он. — Лихой разбойник, душегуб, церковный вор, гроза округи — Пахом!
— Прозывается Чик! — заученным хоровым речитативом продолжила вся компания.
— А?
— Чик! — повторил одноглазый Пахом.
Это у него прозвище такое? У разбойника, грозы округи?
— Что значит — Чик? — на свою беду пробормотал я.
— Чик — хоть топором, хоть… — с готовностью принялся объяснять Пахом.
— Понял! — выкрикнул я. — Слышал уже! Так что тебе от меня нужно, Пахом-Чик?
Имя и прозвище, произнесенные друг за другом, слились в довольно комичное слово. Неожиданно для самого себя я хихикнул.
— Что?! — взревел Пахом-Чик, хватаясь за топоры. — Мое имя не приводит тебя в ужас?!!
— Приводит, — подавив смешок, ответил я. — Приводит, успокойся…
Не хватало еще всерьез его разозлить. В
— А ежели страшишься меня, — ревел Пахом-Чик, — то отвечай как на духу: кто ты есть — человек или демон?
Что сказать? Участь мою разбойник уже решил: будь я тот или другой — топора не избежать…
— Ну демон, — признался я. — То есть бес. — Разбойники загомонили. Пахом-Чик взмахом руки заставил их умолкнуть.
— Зачем ты здесь? — продолжил он допрос. — Кто прислал тебя в убежище наше?
— Какое убежище? — удивился я. — Мы с товарищем к мельнику Феде зашли. А его опричники поластали…
С трудом приподняв голову, я огляделся. Да ведь это и есть та самая каморка, где Гаврила меня уложил. Вон и топчан, покрытый звериными шкурами. Только теперь его к стене отодвинули. Вместо лучины под потолком — церковные свечи, забор из икон… Каморка изменилась — вот я ее сразу и не признал…
— Федя от опричников нас прячет! — проговорил, хмурясь, Пахом-Чик. — Добычу нашу хоронит… — Он широким жестом указал на иконы. — Не стал бы Федя невесть кого к себе приглашать, зная, что ночью я с ребятами своими лихими пожалую.
— Он и не приглашал, — сознался я. — Мы так… Неожиданно хотели нагрянуть — сюрприз ему преподнести.
Разбойники снова загомонили: их взволновало таинственное слово «сюрприз».
— Ну, в смысле, приятное ему хотели сделать, — поспешил пояснить я. — А тут — опричники! Человек двадцать, наверное. Мы ввязались было в драку, но их было слишком много. Федю утащили, а мы остались. Я так утомился, что уснул. А Гаврила… Что мельник скажет, когда узнает, что вы приятеля его грохнули?
— Этот приятель, — пробурчал Пахом-Чик, — Васе Косому руку сломал, Абрашке голову проломил, а в Стеньку Лютого плюнул так, что тот, бедняга, и сказать нам ничего не успел — дара речи лишился напрочь!
Новость меня немного, но порадовала: Гаврила не сдался без боя, изрядно потрепал этих уголовников, прежде чем они его… Жалко парня всё-таки. Недра преисподней, как парня жалко!
— Ну ничего… — добавил Пахом. — Игнат Кишкоглот ему за всё отплатил!
— Сволочи… — только и смог пробормотать я.
Пахом-Чик угрюмо меня рассматривал. Интересовал я его чем-то. Надо думать, не из чисто эстетического удовольствия он на меня пялился.
«Почему они не убили меня сразу? — снова подумал я. — Ведь могли же… Получается, что-то им от меня нужно… Правильно — наслышаны про бесов. Знают — мол, нечистый любое желание исполнить может… Только бы вытащили меня из этой каморки, пропитанной от пола до потолка запахом церкви! Обрел бы я силы и… Ох, отомщу за Гаврилу!»