Бес шума и пыли
Шрифт:
— Зело хитер ты, бес, — проворчал одноглазый. — Нелегко тебя провести… Да, бабка моя на мельнице сидит, подсказывает мне… А иначе как? С вами, с нечистыми, надо ухо востро держать, а то обманете…
— Как это — подсказывает? — удивился я. — Почему же я ничего не слышу?
— А никто не слышит, — важно ответил разбойник. — Это у меня с детства особый дар тайного шепота, по наследству доставшийся. Каждое слово, бабкой моей произнесенное, я слышу отчетливо. Даже когда она в своей избушке, а я за тыщу верст от нее.
— Телепатия, — кивнул я.
— Чего?! Сказано — тайный шепот!
Ермилу толкнули в бок. Он встрепенулся и, вытянувшись, преданно посмотрел на своего атамана.
— Внук Поганихи, — отрекомендовал мне его Пахом-Чик. — Отменный душегуб! Только глухой как пробка… Когда опричники Поганиху на огне палили, она так орала, что Ермила оглох… Ее аккурат неподалеку сожгли, пока мы с ребятами на Волге баловались.
Мысленно я от души пожелал одноглазому такой же участи.
— Да и мне не всегда сладко приходится, — признался Пахом. — Бабка моя поорать любит. И каждый ее крик в моей башке отдается!
Он вдруг замер, схватившись за виски. Разбойники забеспокоились. Опахальщики брызнули в разные стороны, побросав метлы.
— Ой! — застонал Пахом, валясь боком со стула.
Откуда-то сверху прилетел отчаянный старушечий визг. С потолка посыпалась на меня какая-то труха, потом — я едва успел отскочить — рухнули два переломленных пополам бревна. На бревна с грохотом обрушилось перепачканное, замотанное в грязные тряпки, орущее благим матом существо, в котором я с трудом признал бабку Заманиху.
— Ирод! — оглушительно визжала бабка. — Погибели на тебя нету!!!
— Да потише ты, старая! — стонал одноглазый. Извиваясь на полу, он зажимал обеими ладонями уши и сучил ногами. — Умолкни!
Я не знал что и думать. Нашел время для размышлений! Сматываться надо было от греха подальше!.. Однако план свой привести в исполнение я не успел.
В тесной каморке творилось что-то невообразимое… Разбойники, толпой ломанувшиеся к выходу, застряли в узком дверном проходе. Секундой позже выяснилось, что как раз застрявшим и повезло.
Земляной пол каморки пришел в движение. Одна за другой возникали под ногами разбойников бездонные черные дыры — как будто разверзались чудовищные чьи-то челюсти! — и душегубы с воплями исчезали в них. Ждан с ножом в зубах, по стеночке пробиравшийся ко мне, вдруг взлетел под потолок, на мгновение завис в воздухе и упал вниз, но не глухо шмякнулся, а подпрыгнул, беспорядочно размахивая всеми данными ему от рождения конечностями, снова взлетел и снова упал — прямо как резиновый мячик!
Заманиха, одурев от страха, визжала не переставая. Пахом-Чик, катаясь по полу, клял ее на чем свет стоит. Глухой Ермила, наконец сообразив, что происходит всё не так, как хотелось бы его атаману, воскликнул:
— Бесовское колдовство!
Он отцепил от пояса здоровенную палицу и кинулся на меня.
Надо было мне в сторону отскочить, да ноги и руки почему-то категорически отказались повиноваться. Колени мои согнулись, руки вытянулись вперед и молниеносно впились ногтями оторопевшему Ермиле в лицо. Разбойник
Что удивительно: единственное, чего я желал, — просто удержаться на разбойничьей спине! И удавалось мне это без особого труда: ноги, скрюченные непонятными судорогами, прочно обвили Ермилин торс, а руки драли всё, до чего могли дотянуться… Вот не предполагал, что у меня такие прочные ногти! — Клочья разбойничьей одежды летели во все стороны, обнажившаяся кожа вмиг покрылась кровавыми полосами — прямо какие-то крючья у меня, оказывается, а не ногти!
Зрелище, наверное, было не из самых эстетичных. Я вел себя не как достойный и заслуженный бес-мужчина, а как какая-то истеричная взбесившаяся бесовка — царапался, кусался… Разве только не визжал! И ничего не мог с собой поделать. — как ни силился остановиться…
Бах!.. Двое душегубов, барахтавшихся у дверного прохода, отлетели к противоположной стене, словно пробки. В каморку ввалился здоровенный детина, с ног до головы покрытый копотью, черный и злобный, как адский сторожевой пес.
— Адик! — заорал детина голосом самого настоящего Гаврилы, сына воеводы. — Смотри, как у меня получается!
Я вдруг обессилел. С облегченным вздохом свалился со спины Ермилы, а глухой разбойник, исцарапанный, будто после драки с тысячью бешеных кошек, издав мучительный стон, подпрыгнул и… исчез в мгновенно образовавшейся под его ногами черной дыре. Двое душегубов, при виде прокопченного детины потеряв всякую волю к сопротивлению, подвывая от страха, спрыгнули в дыру самостоятельно.
И сразу сделалось тихо. Земляной пол, поглотивший банду разбойников, дополнительно укомплектованную ведьмой Заманихой, поколебавшись еще немного, застыл. Дыры в нем затянулись, как следы от брошенных в болотную тину камней.
— Видал?! — торжествующе вопросил Гаврила. (Теперь я видел, что это именно он.) — Еще и не так могу!
Я поднялся на ноги, потом прислонился к стеночке, потом, удостоверившись, что мои ноги категорически отказываются поддерживать тело в вертикальном положении, присел на пол.
— Эх, жалко, что батюшка мой ругателем был слабым! — сокрушенно мотнул всклокоченной головой Гаврила. — А то бы я еще и не то показал!
Я прокашлялся, промямлил: «Мама…» — просто чтобы выяснить, могу говорить или уже нет, и спросил:
— Сколько мы с тобой знакомы?
— Второго дня ты прилетел! — бодро сообщил Гаврила, прохаживаясь по каморке с видом победителя. — Два дня, значит. Третий пошел.
— Самое время взять небольшой тайм-аут, — сказал я.
— Бери! — щедро откликнулся Гаврила. — Тут только пошарить получше — что угодно найдешь! Эти душегубы, церковные воры, сюда столько добра награбленного натащили — о-о!.. Чего там тебе нужно-то?