Беседы с Vеликими
Шрифт:
– Вот видишь. Это очень опасное состояние, когда душа не открывается.
– А помнишь, про тебя писали, что ты ушел в сатанинскую секту? И ты подтверждал это. И уточнял: рок-музыка – это и есть такая секта.
– Ну да, говорил… Но это был дебильный ответ. Какая секта? Я вообще человек очень опасливый. Я даже к религии относился с опаской. Не хотел…
– Сейчас я попробую угадать: ты не хотел над собой внешнего контроля?
– Очень не хотел. И боялся его. Я боялся, что тогда откроется все, что я натворил, а это так ужасно, что я со стыда сгорю на месте. Хотя когда-то у меня действительно было подозрение, что рок-музыка – это сатанинская
– Ты как-то сказал, что у тебя таланта не хватило для живописи.
– Думаю, мне не хватило не таланта, мне не хватило просто уверенности в том, что мне это нужно. Я только позже понял, что таки нужно. А тогда я считал: вот мальчики с нотными папками и мольбертами – изгои, все во дворе играют в футбол, а ты в школу с этюдником, ха-ха-ха.
– Лучше на гитаре с девушками, так?
– Конечно, лучше. И я это осваивал. В свободное от учебы в разных школах время.
– Слава, ты сейчас работаешь с гитаристом Цоя – Юрием Каспаряном. Расскажи про это.
– Я считаю, что именно благодаря ему я вернулся к концертной деятельности. У меня был период, после «Наутилуса», когда я год вообще не двигался ни в какую сторону – просто сидел дома. Потом я начал ездить, выступать под гитару, но мне это не понравилось. И все равно ездил – нужно же было зарабатывать. И я по инерции расходовал свой политический капитал, расходовал бездарно, чтоб заработать деньги. А потом я встретил Каспаряна. Мы с ним сразу сделали два стационарных проекта – два альбома студийных, по идее Сергея Рокамболя, художника-концептуалиста из Питера. И вот мы сделали два альбома… Я был потрясен тем обстоятельством, что проект «Кино» к тому времени десять лет как закрылся и Юра ничем не занимался, сидел в какой-то берлоге как затворник. И я подумал – нельзя, чтоб такой человек пропадал! Да он и сам соскучился по концертной деятельности. Я говорю – так давай группу сделаем! Мы пожали друг другу руки и осенью начали репетировать.
– Да молодцы!
– Теперь я это осознаю. А тогда думал: ладно, мне самому ничего не хочется, я утратил ко всему интерес, так хоть для Юры что-то полезное сделаю. Хоть для него. Хотя бы. А оказалось, что и для себя. Я вернулся!
Ингеборга Дапкунайте
Звезда со льда
Эта экзотическая литовка, подданная британской короны, за последнее время стала еще более звездной, чем прежде. Оказалось, она неплохо катается на коньках (в телешоу Первого канала) и даже, чего сама от себя не ожидала, умеет исполнять на льду такую жаркую вещь, как танго. Подобного темперамента и мы от знойной прибалтийской
Мы встретились в пафосном кафе возле ее дома, чтоб устроить поздний ланч. Она пришла с опозданием и с кошелкой.
– Это что у тебя – коньки, что ли?
– Нет, коньки у меня на катке, на «Мосфильме», а тут всякая прочая байда.
Словечко «байда» мне понравилось – впервые я его слышу от иностранки. А что, она тут у нас сидит теперь безвылазно месяцами, звезды же теперь на льду, вот и научилась местному сленгу. Мы стали заказывать еду. Она, кроме всего прочего, велела принести ей такую экзотическую для модных девушек штуку, как пюре. Это меня потрясло: – Ну ты и жрешь!
– Попробовал бы ты пять часов на коньках поездить, как я вчера! Еще б не то сожрал.
– Что, правда пять часов?
– Да.
– И так каждый день?
– Нет, не каждый – я еще в Вильнюс ездила. И не всегда пять: вот сегодня всего лишь два часа будем кататься. А так в среднем три. Четыре – это уже ненормально. Плющенко говорит, что мы сумасшедшие, и он прав. Но мне это нравится! Каждые пять дней мы ставим новый номер. Очень трудно. Мы все там сумасшедшие! Как ты думаешь, о чем мы говорим теперь с Бутманом? О фигурном катании! Мы все сошли с ума.
– Это все Эрнст придумал?
– Нет! Англичане. Но у нас получилось круче, потому что все чемпионы мира – в России! Мне мой партнер Жулин говорит: «Ты понимаешь, что борьба будет жесткая? Никто не будет сдаваться, потому что мы все – чемпионы!»
– А нужен какой-то особый талант, чтоб научиться на коньках вот так? Или можно даже обезьяну научить?
– Можно, наверно. Просто это вопрос времени.
– Это все вообще для чего? Для пиара? Артисты же должны напоминать о себе…
– Объясняю. Я это делаю абсолютно для себя. Чемпионы мира со мной, лучшие в мире! Я люблю быть с лучшими в мире, кто бы они ни были, – это может быть крановщик, слесарь, фигурист. Лучшие в мире фигуристы учат меня кататься на коньках! Жулин – гений. И Авербух – гений. И Тарасова тоже. Наши фигуристы – лучшие в мире. Если тебе скажут, что тебя Шарапова будет учить теннису, ты откажешься?
– Ну, она симпатичная…
– Ты с другой стороны на это смотришь. А я со своей. Опыт! Craft! В смысле ремесло. Новые навыки, новый опыт, новые люди!
– И надолго это?
– Пока не выкинут.
– Это для тебя все-таки работа? За это платят деньги?
– Не буду отвечать на этот вопрос. Не хочу про деньги. Я не смотрю на это как на работу (хотя это, конечно, работа). Ты видел, как я играла Орлову?! Это был лучший наш номер! Мы с Жулиным сделали номер из «Веселых ребят»: он Утесов, я Орлова. А старые песни о главном! Мы выбрали «Мне нравится, что вы больны не мной».
– Ты там часто падаешь?
– Я вся в синяках, смотри! Она показывает. Я смотрю: неплохо, неплохо. Она все-таки хороша.
– Ну и что? – продолжает она. – Синяки проходят, опыт остается. А пресс какой у меня теперь, попробуй!
Я послушно тяну руку. Ну что тут сказать: и пресс тоже неплохой, зовущий. Она продолжает рассказывать, в голосе ее неподдельный – хотя кто их поймет, этих артисток – восторг:
– Со мной такого еще не происходило. Чтоб на меня так действовала работа. Хотя я снималась в очень хороших фильмах, играла в прекрасных спектаклях – в общем, работала с великими…