Беседы с Vеликими
Шрифт:
– Да, но где она сейчас?
– А где я буду через 50 лет?
– Ну, это когда еще. А сейчас у тебя все в порядке!
– Ха-ха-ха! Да… В юности я была очень худая, у меня были сальные волосы, я мыла их один раз в неделю – считалось, что чаще нельзя. Сейчас каждый день мою голову. Что сказать о внешности? Моложе я не буду, лучше не буду, а после умру. Вот так. Но «жизнь становится интересней, ты становишься умнее и, надеюсь, мудрее» – это мой муж так говорит.
– Ну а вообще что у тебя нового? В смысле, кроме коньков.
– Все то же. И муж тот же. В смысле второй муж. А первый муж – литовец, очень талантливый актер,
– Послушай, ты же практически голливудская актриса (после съемок в США)! У тебя должна быть выверенная пиар-кампания: разводы, бойфренды, наркотики, лечение от алкоголизма… Как у тамошних звезд. Тогда и деньги будут голливудские.
– Да… Мне однажды на интервью посоветовали рассказать о том, как я нюхаю кокаин, пью водку, гуляю. Я тогда подумала и ответила: «Не поверят, подумают, что пиар». Что нового? Вот снялась в фильме «По этапу». Женский лагерь, туда привозят немецких военнопленных, а я русская надзирательница. Мою героиню зовут Вера. Там еще Джон Малкович играл.
– Это уже готово. А что ты еще делаешь тут, кроме коньков?
– Снимаюсь в приквеле – мы делаем новое кино про Ганнибала Лектера, я там играю мамочку людоеда. Еще обсуждаю кое-что, но говорить об этом сейчас не буду.
– Ты мне как-то рассказывала, что в Лондоне ходишь на футбол, а Абрамовича там так и не встретила ни разу. Что, так и не познакомилась с ним?
– Нет!
– Слушай, Ингеборга… А если бы остался Советский Союз, то ты кем бы была?
– Ты знаешь, если бы у бабушки были яички, она была бы дедушкой.
«Мой город – Москва»
Экзотическая тонкая литовка, с недавних пор – подданная британской короны, она начала свою артистическую карьеру в четыре года: играла детские роли в спектаклях Вильнюсского оперного театра. Потом прославилась на весь Советский Союз ролью валютной проститутки и прогремела в оскароносных «Утомленных солнцем». Теперь вот живет с мужем-англичанином в Лондоне, играет там в театре, снимается в телесериалах – но то и дело приезжает в Москву, на съемки черной комедии «Ночной продавец» (режиссер Валерий Рожнов), где у нее главная женская роль. А еще потому, что именно тут у нее старые друзья и настоящая крепкая слава. К тому ж она не отказывается от советского прошлого, которое у нас одно на всех. И даже ездит по старой памяти на метро («Чем я лучше других?»). Мы обедали с ней в одном кафе на территории ГУМа – в памятном для обоих месте. Она впервые попробовала здесь когда-то мороженое за 22 копейки, я же давился тут в очередях за «33-м» портвейном – тут же винный был, с видом на Красную площадь…
– Ингеборга, скажи, а ты вообще иностранка – или кто?
– Формально, естественно, иностранка – я въезжаю в эту страну с визой.
– А паспорт у тебя какой, английский?
– У меня двойное гражданство. Кроме британского, еще литовское. Я же литовка.
– Зачем тебе литовское? Это же все равно что английское: и то и то – Европа.
– Сейчас – да.
– Стало быть, ты иностранка… Но все-таки не чужая здесь. Иностранцы же другие. У них узкий диапазон.
– Я здесь, конечно, своя. Грубо говоря, естественно. Я везде и своя, и чужая. Потому что никуда не убежать от моего акцента. Я, конечно же, могу говорить по-русски очень чисто, как ты сейчас слышишь. Но! Когда я расслабляюсь, акцент появляется. И потом, без акцента – это не я, ну не совсем я. Настоящая я – это когда я со своим литовским акцентом.
– У
– В Советском Союзе был такой чистый русский язык, для телевидения. (Кстати, Джигарханян говорит чистейше по-русски.) И советский диктор телевидения никогда в жизни с грузинским акцентом не мог себе позволить говорить. А, например, в Англии в какой-то момент на радио и на телевидении произошел перелом вот этого бибисишного английского языка. И сейчас ведущие – шотландки и ирландки – говорят со своими акцентами. Иногда даже шутят: ты не получишь работу на телевидении, если говоришь на чистом литературном языке… Все говорят с акцентом. С определенным акцентом.
– Вот именно. Мне всегда говорили: а почему ты говоришь с украинским акцентом?
– А ты из Украины?
– Ну. Я отвечал: «Я, Брежнев, Горбачев, Хрущев – у нас у всех украинский акцент, в Кремле именно так говорят, а не на корявом московском диалекте, когда пишется одно, а говорится другое, зачем-то „а“ вместо „о“… Это у вас неправильный акцент, а не у меня». Я вот, как и ты, могу себя заставить говорить с московским акцентом, только на кой это? Но что мы все про меня да про меня. Давай про тебя. Ты все-таки – кто? Это тебе непонятно?
– Понятно. Я родилась в Вильнюсе и там выросла. На английском есть хорошее выражение – born and bred: родилась и выкормилась в Литве. Это – я. Слушай, я нормальная советская девушка. Что нас объединяет? Я всегда говорю: я, олигарх, уборщица, продавщица, кассирша – мы все знаем, сколько томатный сок стоил в наши времена: девять копеек.
– А пломбир?
– Семнадцать.
– А тут – 19. У вас, наверно, все было дешевле.
– Москва была дороже. В Москве, когда я в ГУМе увидела мороженое за 22 копейки с хрустящими вафлями, это для меня было открытие в жизни. Мне было семь лет. Я это до сих пор помню. Вот в этом здании это случилось.
– Ты, наверно, сказала тогда: «Когда я вырасту, буду каждый день сюда ходить и есть лучшее в мире мороженое». Только тогда здесь не было этого кафе, здесь был, если мне не изменяет память, винный отдел. Вот на этом самом месте, где мы сидим…
– А ты тогда в Москву на экскурсию приехала, что ли?
– Мы приехали с мамой и с сестрой навестить папу, который учился здесь. На курсах. И я очень хорошо помню метро «Добрынинская», потому что мои родители потом жили здесь. Я помню плакат огромный «Мы строим коммунизм». Я этот район неплохо помню. Там было фотоателье, где (прибалты часто говорят «где» вместо «куда». – Ред.) меня водили с сестрой фотографироваться. Так что Москву я знаю неплохо… И очень странно: Москву я знала, но у меня не было никогда друзей в Москве – до тех пор пока не начала здесь работать. А еще был Петербург. Когда я была в восьмом классе, туда поехала моя тетя с симфоническим оркестром. И взяла меня с собой. Белые ночи… Мне тогда показалось, что Петербург (тогда это был Ленинград) – самое красивое место на Земле. Я исходила его туда-сюда, знала наизусть. Конечно, Вильнюс очень красивый, но по-другому. И он компактный. А Петербург – очень большой. Это было то, что я сейчас называю, – сдизайнированный город. Потому что его кто-то придумал и построил.
– Он тогда еще был необшарпанный.
– Да. А сейчас, естественно, мне никто не докажет, что Петербург красивее Москвы. Он хорош, но мой город – это Москва. Вообще в моей жизни существуют три с половиной, как я говорю, города. Вильнюс, естественно…
– Это половина или полтора?
– Нет, это целый город. А еще Лондон и Москва – естественно, я там больше всего времени провожу. И еще есть Париж. Я его знаю очень хорошо, он ведь недалеко от Лондона, и самое главное – там у меня живет сестра.