Беседы с Vеликими
Шрифт:
– Я могу. Не опозорюсь. Спроси Долецкую – все расскажет.
– Что ты готовишь?
– Что бы ты хотел? Пасту могу. У меня подруга лучшая – итальянка.
– Из русских макарон даже можешь?
– Из всего, что дома, – пасту сделаю очень хорошую. Из остатков пасту сделаю всегда.
– А рыбу, мясо?
– Могу. Я скажу так: если сконцентрироваться, то можно сделать очень много. Если сконцентрироваться на этом, тогда появится здравый смысл. Если появится здравый смысл, можно почитать книжку и сделать это. Другой вопрос, сколько это займет времени. И – опыт. Моя бабушка,
– Ты пробовала?
– Естественно. Очень успешно это делала в фильме Хилен Миррен «Последний свидетель».
– Ингеборга, вот ты очень самостоятельная и даже где-то писала, что независима от мужа финансово. То есть ты действительно серьезно зарабатываешь? Что стояло за этой фразой?
– Ну, в жизни все относительно. Что такое серьезные заработки, что такое – несерьезные? Мне хватает. Я не забываю, откуда я. Мы были советскими людьми… И поэтому для меня сидеть здесь, в пафосном заведении, – роскошь. Это действительно роскошь. Однажды, когда я приехала из Лондона, забылась и говорю водителю: как хорошо, что в Москве открылось сколько хороших кафе, можно по дороге со съемок купить маффин… Как в Лондоне. Он говорит: «Да, но вы забываете, сколько это стоит. Я за 30 рублей булку покупать не буду».
– Я недавно разговаривал с Лимоновым, так он сейчас пугает народ – якобы в России неизбежна новая революция. Чтоб, типа, наконец все устроить честно.
– А что такое – честно? Когда в Лондоне касаются этой темы, когда они говорят, что приватизация в России прошла нечестно, я говорю: «А у вас она честно прошла? Когда ни один поезд в Англии не прибывает вовремя?» Я посчитала: из последних 25 моих поездок по Англии только трижды поезд пришел вовремя. Англичане изобрели железные дороги, а мадам Тэтчер их приватизировала. И мне они рассказывают, что в России – нечестно! А где – честно? И что такое – честно?
– С этими «Монологами вагины», в которых ты играла… (У меня, кстати, была знакомая, так ее фамилия – Вагина.) Ты про этот спектакль говорила: «Он затрагивает шокирующие темы, но на самом деле очень добрый и абсолютно непошлый. Я не встречала ни одного человека, включая мою очень консервативную, католических взглядов подругу итальянку, который не был бы в восторге от спектакля». Но, с другой стороны, ты перед выходом на сцену орала: «Я была умным ребенком! Я училась на пятерки! Я могла бы быть… адвокатом! Дипломатом!.. Что я тут делаю?! Мне через три минуты на сцене читать вагинальные монологи!.. Мама!!!» А про что там у вас в этих монологах? Что-то действительно интересное? Или как?
– Это женские истории. Писательница каталась по Америке и собирала женские истории. Женщины рассказывают о своих судьбах. Но эти судьбы связаны, естественно, с сексом. И эта писательница, автор пьесы, каждый раз задавала два вопроса: «Если бы вагина могла себя одеть, что бы она носила?» и «Если бы вагина могла говорить, что бы она сказала?»
– Кто? Женщина?
– Вагина. «Если бы ваша вагина могла говорить, что бы она сказала?»
– И что б она сказала? «Идите на хуй»? Или: «А не пошла б я на хуй»?
– Нет. Если бы ваша
– …так-так, наша вагина…
– …могла говорить, что бы она сказала? Какую фразу?
– Ну давай! Не томи! И что б она сказала?
– «Медленнее!»
– Ха-ха! Это в спектакле было такое?
– Это моя фраза.
– Ха-ха-ха!
Владимир Жечков
Отец русского гламура
Пятьдесят лет – неплохой возраст для подведения промежуточных итогов.
Особенно для человека, к ногам которого мир – материальный мир – улегся лет 20 назад. Полная финансовая свобода, миллионы, яхты, частные самолеты, громкие похождения планетарного размаха от Лас-Вегаса до Cape d’Antibes, желания, которые сбываются немедленно (со скоростью банковской проводки), дружба с олигархами, песни, которыми заслушивалась страна. «Как упоительны в России вечера! Любовь, шампанское… закаты…» Закаты. Удары судьбы посыпались один за другим: он потерял дочь-красавицу, похоронил лучших друзей, проиграл в казино 150 миллионов долларов.
Развелся с женой.
Олигархи не звонят.
Он живет один.
В своем доме.
Под Парижем.
Иногда его достает ностальгия.
Раньше он любил напоминать, что брал лучшие яхты, когда Потанин еще ездил на трамвае, и носил Berluti, когда Абрамович копил на «ЦЕБО», – но теперь это как-то не сильно актуально. Я спросил его когда-то, как он будет жить, если деньги вдруг кончатся. Он подумал и сказал, что без денег жить не согласен. Как кончатся они – кончится и его жизнь. Один человек рассказал мне, как он предлагал Жечкову помощь, когда у того остались последние 100 миллионов долларов: «Давай я возьму их в управление и буду тебе платить проценты. Десять годовых». Тот отказался – вот еще, жить на копейки! Я полетел к Жечкову, чтоб донести месседж: миллион евро (минимальная цена его парижского дома) – хорошие деньги! Живи и радуйся! (О том, что не в деньгах счастье, я не стал говорить, это все же mauvais ton; впрочем, по-французски он не очень.)
Все 15 лет нашего знакомства я уговаривал его дать интервью. Он не соглашался: – Если бы я рассказал все, что в моей жизни было, и все, что я знаю про других, то меня приехало бы убивать человек 50. Частные лица и сотрудники каких-то секретных служб. Меня б сразу пристрелили.
Я пытался его переубедить: – Кто сколько украл и взял/дал взяток, как изменял жене, любовнице и родине – это же не самое интересное в жизни! Поверь!
Он не верил. И сейчас опять прогнал мне все ту же телегу. Потом несколько смягчился: – Я тебе дам хорошее интервью. Но только без диктофона.
– А на кой мне ляд такое? Это и не интервью будет, а просто треп. Пьяный треп… Именно пьяный – не будем же мы беседовать на трезвую голову…
Но все же я его убедил в том, что в памяти человека остаются не только номера счетов и фактура по аморалке, своей и чужой, не только фабулы уголовных дел, доведенных до конца или закрытых (этого я и знать не желаю), – но и что-то еще, не менее ценное и дорогое. Мы с Вовой Жечковым говорили о его жизни. Под водку, конечно. По-другому же трудно.