Беседы с Vеликими
Шрифт:
– Но Грузию же победили.
– Грузию? – Смеется. – У них болван президент.
– Мусульмане полны внутренней энергии.
– Ислам и христианство – разные вещи, они противоположны. Ислам объединяет целые народы в один кулак, а христианство, оно направлено на индивидуум, на то, что у тебя в душе. А там – другое. Их праздники стоит посмотреть, там собираются миллионы людей!
– Вот ваша работа «Череп и Коран» – там что имеется в виду? Погибель белого человека?
– Коран, угрожающий смертью.
– Интересно, что вот вы поехали в Среднюю Азию через год после того, как впервые увидели
– Нет-нет. Ничего такого у меня даже в голове не было. Я просто тогда подумал, что по России я поездил, много чего видел: Новгород там, Псков, – и захотелось в Самарканд, там сказки, «Тысяча и одна ночь»… Сказочность… На Востоке жизнь очень затаенная, ее со стороны никогда и не увидишь. Ну идет женщина, идет мужчина, а что там такое на самом деле – фиг его знает. И вот разыгралось все это противопоставление Востока и Запада…
– Вы там чувствовали этот конфликт?
– Там чувствуешь какое-то напряжение. Я приехал в чужую страну, и чуть что, они переходили на свой язык, на код какой-то, который я не понимал. Мало ли что они о тебе могут говорить? А с другой стороны – какие проблемы? Ты работаешь, получаешь какие-то деньги. Я потом уже научился хитрить. Один мне говорит: «Распиши мне все золотой краской, чтоб золото и лазурь». Пожалуйста, только, знаешь, для этого нужен обязательно ликер. Он липкий, и в нем надо золото размешивать, чтоб оно лучше к стене прилипало. Ну а как? Не скажешь же ему: «Купи мне ящик водки». И он мне покупал ящик жуткого ликера какого-то. Приходилось давиться. Но я расписывал все эти потолки, конечно, не ликером – что я, придурок? Был специальный растворитель… Сами-то они не пьют, курят анашу. Я пару раз курнул – не понравилось. Водка лучше. А так там было, конечно, интересно. В Россию возвращаешься – так все серо, что думаешь: «Еб твою мать, какая мура».
– Вы как-то сказали, что мир треснул. А на чем это трещина – на шаре, на плоскости? Или что это?
– Не знаю. Трещина везде. Как боялся и предсказывал Владимир Соловьев, наш философ, мир раскололся. Это уже на грани чего-то очень нехорошего. Казалось бы – подумаешь, два небоскреба грохнули… Я был в это время в Америке, кстати.
– Где именно?
– Я был в гостях у своего товарища, у него дом в двух часах езды от Нью-Йорка. Поехал туда просто передохнуть. Включаем телевизор утром и вдруг смотрим – эти башни, и как они взрываются. Кошмар! А жена товарища разрыдалась, кричит. В чем дело? Она говорит, что в одной из этих башен работает ее сын. Я ей говорю: «Твой сын раньше одиннадцати не просыпается, сейчас девять тридцать утра». Она кинулась звонить – связи нет. Телевидение еще какое-то время работало – я даже успел с экрана сделать эскиз своей будущей работы, о которой я, правда, и не мечтал тогда.
– А что с хозяйским сыном?
– Сын проснулся, когда все рухнуло к чертовой матери…
– Дома проснулся?
– Дома, в своей кроватке. Лентяй чудовищный – не знаю, как его там, в башне, терпели.
– Да, потрясающе, но все-таки – как мир треснул? Трещина на чем? Треснул арбуз? Или треснуло бревно? Или плита железная? Вот как вы видите это? Какая картинка?
– В виде картинки? Я это уже нарисовал четыре раза. Самая из них интересная – первая, которую я делал
– Вы как-то говорили, что Америка у вас ассоциируется с царством Монтесумы и что она точно так же погибнет.
– У меня было название картины «Щит Монтесумы», но там другое… А насчет погибели – не знаю, но похоже, что это только начало, все те небоскребы. Это только начало какой-то катастрофы…
– Вы, как художник, имеете, наверно, дар предвидения?
– Нет. Я как художник живу со своими мозгами, а что там на самом деле – мне неизвестно.
– И тем не менее художник – отчасти колдун?
– Отчасти и алкоголик. (Смеется.)
– Ну, знаете… В России кто не алкоголик?
Мы смеемся.
– А как, кстати, поживает ваш брат Петр, музыкант?
– Петя теперь – галерист. Музыку он, к сожалению, совсем оставил. Жить надо как-то, а галерея прибыль дает, пусть даже и небольшую.
– Вы с ним работаете?
– Нет, не работаю. Ему это невыгодно, потому что у меня цены высокие изначально, а он живет на разницу.
– А Лиза Плавинская – тоже из ваших?
– Моя приемная дочь. Она искусствовед.
– Она под вашим влиянием стала заниматься искусством?
– Нет, скорее под влиянием своего дедушки, он был кровным искусствоведом – его фамилия Климов. И как-то в этой среде она варилась…
– Когда-то вы заметили, что Нью-Йорк – сумасшедший бизнес-город, а Москва – город лирический. Это еще актуально?
– Все еще лирический город Москва. Она мне напоминает… ну, того, кто на печи все время лежал в сказках, я уж забыл, как его зовут?
– Емеля?
– Емелю напоминает, вот. В Нью-Йорке – там такое напряжение, там иначе невозможно. А здесь хочешь – работай, хочешь – в носу ковыряй.
– И вы, значит, не зря изобразили русскую столицу в виде черепахи. Но вы-то работаете и в Москве, и в Нью-Йорке – с одинаковым темпом?
– Нет, все разное. И слава Богу. Потому что там темп изматывающий. Почему я щас оттуда уехал? Потому что очень легко стать безликим халтурщиком в Нью-Йорке – лишь бы продавать товар. Там главное – товар.
– А здесь что?
– А здесь можно подумать, можно то, сё… Почитать, посмотреть альбомы. Я вот из Нью-Йорка привез целую библиотеку, собрал много интересных книг. Я не знал, что сейчас и здесь можно многое купить, то, что надо для работы. Это тяжесть жуткая, и еще надо платить за перевес…
– Вот вы говорите, что медленнее стали рисовать. Теперь месяц на картину уходит?
– Месяц. Да. Особенно если это картина большого формата: два метра на полтора. Там технологически много времени уходит. Ну и потом, надо еще остановиться, подумать… К тому же мы с Машкой много путешествуем по Европе. Это тоже время. Интересно поездить по Европе. Там музеи фантастические… Только надо время выбирать. А то мы как-то в Париже нарвались на школьные каникулы; я раньше думал, что в Америке дети распущенные донельзя, а европейские – такие же, хочется по заднице дать ногой. Вот.