Беседы с Vеликими
Шрифт:
– Я? Я ничего не сделал… Это кто-то другой…
– Ты что, не понял? Да это же песня такая! У Децла! Не знаешь? А говоришь! А мне эта песня – «Что ты в свои годы сделал для хип-хопа?» – нравится…
Дмитрий Плавинский
«Манхэттен – рыба, Москва – черепаха»
Это универсальный художник, для всех.
Даже тот, кто не имеет вкуса, проникнется тем фактом, что еще при советской власти работы Плавинского были куплены двумя нью-йоркскими музеями – MoMa и Metropolitan, а позже и самой Третьяковкой. А кто не слыхал про такие музеи,
Плавинский недавно вернулся из Америки на родину.
Он работает, путешествует, пьет вино и в своем довольно почтенном возрасте радуется жизни. Он нисколько не надут, а даже, напротив, симпатичен и весел.
Дмитрий Плавинский родился в Москве в 1937 году. В 1956-м закончил театральное отделение Художественного училища памяти 1905 года. В 60—70-е годы входил в «семерку» – группу московских авангардистов. Плавинский – один из основателей движения нон-конформистов в России. С 1975-го – член и постоянный участник выставок Московского городского комитета графиков на Малой Грузинской. С 1978-го – член Московского союза художников. С 1990 по 2004 год художник жил и работал в США (Нью-Йорк). Там написал серию «Апокалипсис 11 сентября». В 2004 году с вещами вернулся в Москву. Сам Дмитрий Плавинский называет свое направление «структурным символизмом». Его работы находятся во многих известных собраниях: в Третьяковской галерее, Музее изобразительных искусств имени Пушкина, Русском музее, Museum of Modern Art (Нью-Йорк), Metropolitan Museum of Art (Нью-Йорк), Zimmerli Art Museum, Rutgers (Нью-Джерси), Музей Ludwig (Кёльн).
Мы сели с Плавинским – у него на кухне, в московской квартире – за стол. Он достал бутылку Bordeaux:
– Это хорошее вино.
– Да уж. Вино, как известно, бывает двух видов: хорошее и очень хорошее.
– Бывает и ужасное.
– Избаловались вы там у себя в Америке… А мы помним еще времена, когда любое бухло считалось за счастье… Но как бы там ни было, вы провели в Америке время все-таки так насыщенно и плодотворно.
– Да. А там нельзя по-другому. Но с другой стороны, она из тебя выжимает все – а потом тебя выбрасывает на помойку.
– Ну, это ведь не наш случай?
– Нет, я вообще говорю про американцев.
– Пожили вы вдали от России, а потом стали жить на два дома, и тут и там. Вы сейчас все в той же стадии?
– Нет, мы совсем переехали. Надоело в Штатах…
– Вот очень интересно – что же вам там надоело?
– Не, ну надоел я сам себе, скажем так. Конечно, я понимаю: кто в Штаты приезжает, начинает хаять Россию, и наоборот – кто сюда едет оттуда, тот Америку ругает. Вот, говорят, Америка, она такая – там доллар, и больше ничего в голове нет у людей.
– Ну, это неудачники, может, так говорят?
– Неудачники в том числе. Но не только они! Это чисто русское еще, так русский человек устроен.
– Я там… я просто сделал там то, что мне было интересно сделать.
– Вы там нарисовали что хотели – Манхэттен
– Да, я там рисовал… Тот же Манхэттен, скажем. И кроме того, я, живя там, полмира увидел, это очень интересно.
– Пожили там, поездили, потом увидели 11 сентября – и домой?
– Ну, это не совсем так. Потому что я там прожил 15 лет почти. И выехали как раз тогда, когда началась перестройка в Москве. И тут мне позвонила одна моя знакомая – она работала в Лос-Анджелесе, директором галереи – и предложила туда поехать.
– Хорошие места. Вы когда уезжали, говорили, что Россия исчерпала себя для вас как для художника. Теперь что, Америка себя исчерпала? Или как?
– Нет-нет. Я так не считаю.
– А я где-то читал такое, с ваших слов. Может, это преувеличение какое-то было?
– Ну, написать можно что угодно. Компьютер такое мелет!
– И нарисовать можно тоже что угодно, и это нас как-то объединяет… Америка для вас началась, наверно, когда в 57-м году в Москве вы увидели эту американскую выставку…
– Ну, она оказала на меня огромное влияние, конечно. Даже не сами картины, а то, что такое может свободно существовать, что люди могут нарисовать и показать что хотят…
– А вы до этого думали, что их тоже заставляют рисовать – строителей капитализма? Или что?
– Кстати говоря, у них был такой период – в 30-х годах, в Великую депрессию, когда они были очень близки к соцреализму. Рисовали каких-то несчастных, еще чего-то. И так до Второй мировой войны. Тогда в Америку стали стекаться иммигранты из Европы, приехало много художников из Франции, из Германии особенно… Вдруг вся европейская культура переместилась в Америку.
– Повезло людям.
– Да, просто задарма им это досталось. Они сначала понять этого не могли. А художники приезжие не могли по-другому работать. Они же европейцы, Кандинский про это рассказывал.
– Кандинский у нас европеец.
– Да. Культура Германии. Мюнхен. Экспрессионизм. Хотя он родился и начинал здесь.
– Значит, искусство в Америку привезли беглые художники из Европы.
– Привезли искусство. Но не только художники и музыканты, еще приехали арт-дилеры, привезли целую систему, которая существовала в Европе. Вдруг все приехало. В Штатах взялись за организацию музеев и так далее. Кроме приезжих, там работали и молодые художники, американцы. Ну какие американцы – там американцев, собственно, и нет, они тоже приехали, только не из Франции, а, например, из Риги, вот как Марк Ротко, такой гений.
– Который покончил с собой. Почему, кстати?
– Ну, во-первых он попал в крупнейшую галерею – лондонскую «Мальборо», у которой в Нью-Йорке была наиболее денежная ситуация. И вот Марк Ротко насмотрелся всего, когда приехало искусство европейское, такое живое, не репродукции, а картины – и попал под его влияние. У него была удачная ситуация – он приехал в десятилетнем возрасте и был американцем по сути своей. Он там учился, жил нищенски совершенно, преподавал рисование в каких-то школках… Он начал рисовать новые картины и вдруг прославился, его вывели наверх, он стал миллионером – благодаря галерее «Мальборо». А галерея – это очень опасная вещь.