Беседы с Vеликими
Шрифт:
– Значит, надо все лепить что закажут?
– Я расскажу такую историю. Володя Немухин, художник, как-то поехал в Якутию, куда-то к черту на рога. Рисовать всякие пейзажи, чтобы представить это на выставку в училище, где он учился. Поехал он туда с другом. И вот они там поизносились, пропились, жрать уже нечего, пора в Москву, а ни копейки. И Володька говорит своему другу: «Слушай, давай найдем работу, оформим что-то, ну или портрет Сталина нарисуем». И они идут по какому-то городку, а там портреты висят – Берия и прочие. Ребята пришли к местному начальству, назвались художниками из Москвы (у них были студенческие
– Значит, думаете, это нормально – рисовать по заказу?
– Ну да. Так люди зарабатывают.
– А вы не стали?
– Не, я тогда маленький был.
– А то бы тоже могли рисовать Сталина?
– Может быть, да. Сухой кистью.
– Сухой?
– Ну, когда сухой кистью втирается, получается как фотография.
– Долгая творческая жизнь, ее возможность. И еще в чем счастье художника – что он не работает с языком, не связан с ним. Можно в России рисовать, а можно точно так же и в Америке. Счастливая профессия, а?
– Машка знает язык. Она там вела дела с галерейщицами. Там, конечно, американская галерея, она занималась только русскими, – там и Шемякин, кстати, был.
– Вы устроились так, что живете в башне из слоновой кости, а жена…
– Не всегда из слоновой, а иногда из собственной кости. (Смеется.)
– Вы живете, как и положено настоящему художнику: творчество, мысли о вечном – и никаких вот таких житейских забот. Это удача! Я считаю, несомненная удача.
– Так живут многие художники из моих знакомых. Когда есть нечего, жены где-то бегают, у подружек рубли стреляют, покупают жратву.
– Дмитрий, а как это происходит: художники специально женятся на таких женщинах, которые могут организовать процесс? Или это женщины в безвыходной ситуации вынуждены как-то приспосабливаться? Как это устраивается?
– Тут самое интересное то, что женщины, как правило, не богаче художников. На миллионерше можно только в Америке жениться – и то неизвестно, чем это кончится.
– Почему же только в Америке, вон и тут сколько миллионерш.
– Ну, щас уже поздно рыскать. А раньше… Интересен женщине этот мир [искусства] – она остается, нет – бай-бай, до свиданья.
– О, я вижу, вы по-английски все-таки выучились говорить?
– Ну, это так, на уровне
– Значит, в жизни происходил естественный отбор женщин.
– Естественный, конечно.
– Художник просеивает женщин, как кит отцеживает планктон через усы. Да?
– Нет, он даже не просеивает. Они сами приходят. Пришла, осталась, ушла – следующая. А художнику как-то не до этого.
– Да, в следующей жизни хотелось бы мне тоже стать художником… Дмитрий, вот еще что очень интересно. Вы жили в Америке, когда бомбили Нью-Йорк. И все заговорили про ислам. А вы-то его знали не понаслышке, поскольку в Азии провели немало времени жили там и работали. И наверно, многое поняли – больше, чем все прочие, у кого не было такого опыта? Вы ведь почувствовали что-то, другим недоступное? И вспоминали про это в Америке, которая запаниковала по поводу мусульман? Помню вашу работу, где череп, в связи с исламом… Что вы видите как художник своим взглядом, не таким, как у нас, простых людей?
– Впервые я приехал в Среднюю Азию – Самарканд, Бухару, Ташкент – в 1958 году. Ехал я поездом и в пути познакомился с молодым парнем, он возвращался из армии домой. И он мне говорит: «Слушай, поехали ко мне! Это под Ташкентом, такая-то деревня. У меня отец чайханщик, распиши ему чайхану». Я говорю: «Давай». Ну, поехал я туда и расписал ему чайхану.
– Вы тогда думали о Пиросмани?
– Никакой не Пиросмани. Я думал, как выжить, хоть чуть-чуть заработать, потому что денег у меня было ноль, даже на обратный билет не было.
– А с каким расчетом вы туда ехали? Был план?
– Ничего не было. Просто надоело в Москве торчать. Думал – приеду в Азию, а дальше уж как получается. Я ни о чем не думал.
– Вещей было много с собой?
– Какие вещи? Руки в карманы… Я поехал наобум. Расписал я чайхану, мне заплатили какие-то гроши, а потом все наперебой стали меня приглашать, чтоб я им расписал уже дома – изнутри, снаружи. Это богатый был колхоз.
– Хлопок?
– Нет, воровство. Например, такая деталь. У них был огромный яблоневый сад, шикарный, просто как в раю, – но его списал председатель как замерзший, по документам он не существовал. Потом я его охранял, кстати. Вместе с собаками (Смеется.) Потом мы все сдружились, потому что я один дом расписал, другой, еще там кому-то. И так я прожил там полгода. (Смеется.) Если их не трогать, не хамить им, они хорошо относятся к чужим. Два старика там даже молились в мечети – за мой талант: у меня, как им казалось, какой-то там есть…
– У вас остались самые приятные воспоминания о мусульманских землях?
– Самые приятные. Я потом еще в Киргизии был. И мне один киргиз говорит: «Интересно, ты такой молодой, у тебя легкая походка – почему же ты поседел?» Я ему говорю: «Знаешь, вот вы здесь живете как в раю. А поживите рядом с Кремлем – тогда поседеете к тридцати!» (Смеется.)
– Как по вашим ощущениям – ислам сильнее белой цивилизации?
– Ислам не сравнится с Америкой, по вооружению хотя бы, и с Россией. Но у нас «дедовщина» и прочие кошмары, у нас армия просто гнилая абсолютно. За ум мы не возьмемся, чего уж там.