Бесконечное лето: Город в заливе
Шрифт:
И никому уже не нужны аргументы за и против, все слова давно сказаны, и ту ненависть, которая сейчас живет в людях, не исцелить никакими словами политиков в красивых костюмах. Все готово: заправлены пулеметные ленты, топливо переливается через края баков, а аптечки доверху забиты кровоостанавливающим и обеззараживающим. И если не вмешаться, через несколько дней мясорубка заработает в полную силу. А то и случится что похуже.
Он говорил, и перед глазами возникали горячие блекло-желтые степи, наполненные стрекотом кузнечиков, шорохом ветра и тяжелым грохотом бронетехники, выходящей на позиции. Раскаленный
— Мы отправимся с тобой, — решила Алиса. — Сегодня, сейчас — чем не решение. Что нам тут, вечно куковать? Пошалили — и будет, пора сменить обстановку.
— Нет. То есть поначалу все, конечно, будет — лучше не бывает, как мечталось, но потом приступы начнутся по новой, и я снова потеряю контроль, и… нет, такого не должно случиться, одного раза мне хватило с избытком, это было… очень странно. Да и не хочу устраивать из родного города испытательный полигон для наших способностей — будто мало ему еще досталось…
Ружичка тряхнул головой, отбрасывая воспоминания.
— Аля, девчонки — не будем затягивать этот неудобный момент. Решение принято, обжалованию не подлежит, на дорожку мы уже посидели, так что готов услышать только какое-нибудь толковое прощальное напутствие — и все.
— Люблю…
Слово упало в пустоту, его никто не подхватил и не ответил, и было даже непонятно, само оно сорвалось с чьих-то губ, или это было искусной иллюзией.
Ружичка поднялся, зачем-то поглядел на часы, глубоко выдохнул и попытался улыбнуться, но выходило плохо, и он оставил попытки.
— Наше бесконечное лето закончилось, девчонки, — сказал он просто. — Надеюсь, увидимся. Надеюсь, вы меня поймете.
И исчез. Воздух с шорохом заполнил освободившееся пространство, Алисе показалось — или не показалось? — что по комнате разнесся слабый лекарственный запах.
— Черт! — девушка вскочила, сжимая кулаки. — Как он мог! Как так вообще можно! Мы же… Я же… Он… Дурак!
Она чувствовала себя обманутой.
Лена сидела молча, вертя в руках подаренную раковину, Мику растерянно хлопала глазами, Славя каким-то дерганым движением провела ладонью по щеке и отвернулась, с преувеличенным вниманием рассматривая едва видневшийся за темным окном сад.
Щелкнуло и зашипело, включившись, радио на стене. Девушки разом вздрогнули, но это была всего лишь музыка. Всегдашняя музыка, она сопровождала их, кажется, все время и звучала даже теперь, когда путешествие подошло к концу. Еле слышно подыгрывала гитара, и чей-то негромкий голос проговаривал, не вполне следуя ритму, простые, незамысловатые строки.
Три недели воевал
Против собственной души,
Три недели пропадал
В зачарованной глуши.
Три недели сочинял
Про капризную судьбу,
Да про каждого из нас.
Загадал, что будет дождь,
И тогда ты все поймешь,
Только в небе пустота,
Глухота да маета.
Переделанная жизнь,
Переписанный куплет,
Все по полкам разложил —
Счастье есть, а смысла нет.
Алиса бессильно опустилась на кровать — ноги не держали, нос, кажется, распух и то и дело грозил потечь, в глазах по непонятным причинам все двоилось и щипало, словно в них попали теплые морские брызги. Вспомнились его спокойное лицо, когда Ружичка, не сомневаясь ни секунды, шагнул навстречу пулям рейдеров, чтобы закрыть, чтобы отвести опасность от своих; и то, как он иногда начинал прихрамывать в минуты волнения и, забываясь, морщиться; и задавленная глубокая боль в глазах, когда он рассказывал об аде, в который превратилась родная земля.
Наверное, все же что-то было в этой его непреклонной убежденности, в отчаянной вере в то, что брошенным, умирающим, одураченным людям еще можно помочь, не убивая, спасти, не раня. Что-то, что заставило его отказывающий мозг сделать так, что человеческая мысль и надежда оказались сильнее слепой жажды разрушения, черной тучей закрывшей горизонт. Что-то было в этом, простое и мощное, то, чего она не умела и не могла понять.
И никогда уже она не услышит его насмешливого голоса… Сердце пропустило удар один раз, другой — что это было, неужели та самая, многажды описанная поэтами любовь? Истинная, горячая, настоящая? Если да, то она не хотела ее, не хотела такую. Почему все получилось, почему вышло именно так — и что им, четырем растерянным дурочкам, теперь делать?
Не было ответа.
Послышался негромкий хлопок, уши слегка заложило. Кто-то сдавленно ахнул. Алиса обернулась.
Посреди комнаты стоял, по своему обыкновению, ухмыляясь, Ружичка. Вот только Алиса его едва узнала. На голове больше не было смешной марлевой повязки, в коротко остриженных волосах поблескивала седина, с правого виска спускался длинный изогнутый рубец, а кожа была покрыта темным загаром — не от солярия или морского отдыха, а такого, какой бывает, если много времени проводишь в поле за работой. Сильные, жилистые руки, разведенные в стороны, как бы обнимая, были перечеркнуты белой паутиной шрамов, словно стрелками на полевой карте, указывающими направление удара. Но это был он.
И он улыбался.
А рядом, чуть приподняв кулаки, будто защищаясь, стояла смутно знакомая синеглазая девчонка лет пятнадцати с ярко-рыжими волосами, одетая в джинсовые шорты и заношенную красную майку.
Ружичка с видимым удовольствием оглядел эффект от своего появления.
— Ну что, красавицы! — сказал он весело. — Соскучились, небось? По глазам вижу, соскучились. А я тут, кажется, научился путешествовать во времени!