Бесконечность любви, бесконечность печали
Шрифт:
– Да, Проскурина. Я вас слушаю.
– Добрый день...- женщина сделала паузу.
– Добрый. Представьтесь, пожалуйста, и говорите быстрее, я спешу.
– ...Меня зовут Валерия Петровна. Лежнивец. Лично мы не знакомы, но, думаю... вы знаете, кто я. Вы лежали на сохранении в нашей больнице. В начале февраля.
Катя замерла. В памяти моментально всплыло окно над крыльцом больницы, смотрящие ей вслед Вадим, женщина в белом халате... В груди похолодело. Стараясь прогнать воспоминание, она собрала все силы, тряхнула
– Да. Я знаю, кто вы.
– Екатерина... Можно, я вас буду называть просто по имени?
– заискивающе спросила Лежнивец.
«Как она смеет... после всего?!» - едва не задохнулась от возмущения Катя и, покачнувшись, опустилась в кресло.
От светлого, радужного настроения не осталось и следа.
– Мне бы этого не хотелось. Извините, не имею желания с вами что-нибудь обсуждать, - погасив эмоции, попыталась она уйти от разговора.
– До сви...
– Вот как?
– хмыкнув, перебила ее женщина и поспешила выложить главный козырь: - Вы в курсе, что Ладышев собрался жениться? Хотите знать на ком?
– Меня это не волнует. До свидания, - повторила Катя, но... не прервала разговор.
Лежнивец следовало отдать должное: точно вычислила, чем заинтриговать собеседницу.
– Уверена, вас это должно волновать больше, чем кого-то другого, - самодовольно усмехнулась она.
– И причина не только в Ладышеве. Скорее, в его будущей теще. Вам о чем-нибудь говорит фамилия Балай?
Внутри у Кати что-то оборвалось, разбилось вдребезги, поражающие элементы пронзили едва затянувшиеся душевные раны...
«Балай добилась своего? Вадим... Как же... Как же ты?..» - так и не сформулировав вопрос, она сомкнула задрожавшие губы, крепко зажмурила глаза, чтобы удержать готовые брызнуть слезы.
– Эта фамилия мне ни о чем не говорит, - из последних сил окатила холодом собеседницу Катя.
– Вы ошиблись. Не звоните мне больше, - добавила с убедительными паузами между словами, на секунду размежила мокрые слипшиеся ресницы и нажала на символ завершения разговора.
«Вот и все...
– в полном бессилии откинулась она к спинке кресла.
– Вот и конец всем сомнениям: одна женщина, вторая, третья... Ладно, у него своя жизнь. Нам с ребенком в ней места нет. И для нас его больше нет. Был, а теперь нет... И не будет...» - вяло подве- мл итог Катя, уже даже не пытаясь бороться со слезами.
Скорее, наоборот. Ей захотелось зарыдать, забиться в истерике, выплеснуть оставшиеся в душе кровавые сгустки боли... Но это сделать в редакции? Тут же набежит толпа сочувствующих, начнут расспрашивать, жалеть. Ничего такого нельзя допустить. Оставалось лишь склониться к самому столу, зажав голову в ладони, прикрыться сумочкой и выть беззвучно. Пусть уж лучше думами; будто она задремала.
– Что случилось?
– раздался рядом перепуганный голос Вени.
– Только зашел - сразу к тебе. Катя, ты чего? Плачешь?
– коснулся он ее мелко дрожащего плеча.
– Кто тебе
– повторил он и вдруг, осененный, угрожающе процедил: - Убью гада!
Схватив со стола телефон, он попытался открыть последний входящий звонок, но не успел.
– Отдай!
– подняв зареванное лицо, потребовала Катя.
– Отдай, прош-у-у!
– провыла, чуть не прорычала она с угрозой.
Потюня даже растерялся, пожал плечами и положил телефон на стол. Тот тут же перекочевал в сумочку.
– Катя, скажи же, что случилось? Кто-то умер? Отец? Арина Ивановна?
– не сдавался Венечка хотя бы в расспросах.
– Никто... Вернее, да-а-а...
– жалобно заскулила она после паузы.
– ...Можно сказать, уме-е-ер...
Плечи затряслись сильнее.
– Понятно. Нервы, - сделал вывод Потюня.
– Успокойся, пожалуйста, - снова коснулся он ее плеча, не зная, как быть дальше, завертел головой в поисках подходящего помощника. Как специально, в помещении, разделенном перегородками, никого такого не просматривалось: кто-то вышел покурить, кто-то поболтать, а те, что оставались, сидели в наушниках. И тут в проеме входной двери показалась Стрельникова.
– Оля! Быстренько принеси воды!
– крикнул Веня и снова повернулся к Проскуриной.
– Катя, Катя, немедленно прекрати плакать, ведь вредно для ребенка. Катя...
Напоминание о ребенке, похоже, подействовало. Вой тотчас же оборвался, сменившись шумными всхлипываниями. Но было видно, что она только пыталась побороть очередной спазм - не получилось, плечи продолжили содрогаться.
– Вень, а кому?..
Подбежав с наполненном водой пластиковым стаканом, Олечка застыла с открытым ртом, затем перевела взгляд на Потюню: что с ней? Махнув рукой в ответ, тот перехватил стакан, попробовал приподнять голову Кати, но та упрямо удерживала ее на руках.
– Слышь, кончай мокроту разводить. Выпей вот и успокойся,
– поняв бесполезность своих усилий, потребовал он.
– Хочешь ребенка потерять? Так и скажи.
Снова подействовало: сама подняла голову, пряча взгляд, протянула руку, поднесла к трясущимся губам стакан и сделала несколько глотков.
– Катя, вам нельзя плакать, - подала голос Стрельникова, на что Потюня гневно сверкнул глазами и показал кулак.
Девушка попятилась назад.
– Еще выпей, - посоветовал он Кате.
– Мне нельзя... много жидкости...
– запинаясь, замотала та головой.
– Отеки могут быть...
– Нельзя так нельзя, - согласился Веня, подтянул стоящий неподалеку стул и присел рядом.
– И чего ты разнюнилась? Что такого могло случиться, если все живы? Весна за окном: птички поют, травка зеленеет, деревья в листьях. Даже я, старый пень, вот-вот расцвету, - попытался он пошутить.
– Глянь, волосы новые пробились, - взяв ее ладонь, провел ею по оголившейся макушке.
– Ну? Чувствуешь, как растут? Подержи, подержи, - попросил он.
– Замурлыкаю - быстрее попрут!