Беспамятство
Шрифт:
Максим понимал, что хитроумное устройство функционирует автономно, он только робот-муравей, не влияющий на стратегию, а лишь выполняющий заданные функции. Поначалу все его нутро противилось подобной роли, подразумевающей к тому же максимум ответственности, и он пустился выяснять отношения с самим Большаковым, назвав вещи своими именами, В тот период Есаулов строил свой первый жилой квартал в спальном районе столицы, и нарушений было хоть отбавляй: цемент марки «двести» вместо «пятисотки», завышенная доля песка в замесе, ржавая арматура из низкосортного железа, бракованная сантехника и линолеум, битый кирпич, неквалифицированные рабочие, липовые акты приёмки готовых объектов. Но это всё
Большаков смотрел в глаза явившегося на доклад родственника не без тревоги. Предчувствия начинали оправдываться. И дураку ясно: зарабатывать лучше, чем воровать, но воровать проще и выгоднее, чем зарабатывать. Служа в советских министерствах и госкомитетах, Виталий Сергеевич получал солидную зарплату - по ведомости и в конверте, пользовался льготами, превосходящими по стоимости денежное вознаграждение за труды, даже брал подарки, но никогда не занимался махинациями: и опасно, и не соответствовало общепринятой идеологии. В нынешние времена отголоски того, что воровать плохо, ещё звучали. Но взятки, откаты, плата за лобби, за место во власти, да и просто незаконный отъем собственности сильным у слабого стали нормой. Чиновник, не исповедовавший современной морали, считался чужаком и выдавливался из среды, выбрасывался, а то и уничтожался. Колёса времени шутить не любят.
Тесть поднял на Максима тяжёлый взгляд:
– Что доложил - хорошо, а теперь забудь навсегда, словно у тебя напрочь отшибло память. Я в курсе, и даю слово - все в пределах нормы.
– Но СНиПы-то как раз и не соблюдаются!
– возмущённо перебил жалобщик,
Большаков поморщился:
– Ты бы еще ГОСТы вспомнил. Мы же не стадион строим. Эти панельки для бедных рассчитаны на тридцатку, за это время песок из них не посыплется. То, что в российском мироустройстве им стоять пятьдесят, если не все сто лет, уже не наша забота. У нас хозяйство так отлажено, что и через год концов не найдешь, а потом и спрашивать будет не с кого. Главное, мы строим быстро, значит, люди завтра, а не после жизни получат отдельные от соседей метры. Тебя смущает что-то конкретное? Обратись к инженеру, он объяснит, почему делается так, а не иначе, насколько можно менять технологический процесс без ущерба для конечного результата,
– Дело не в частностях. Мы в принципе не правы и наживаемся на собственном народе,
Большаков всеми силами старался подавить ярость.
– Да неужели? Нет, мы правы! Мы — элита, потому что у нас сила и деньги. А народ - стадо мартышек, которые будут нам подражать и завидовать, тем самым утверждая нашу правоту. Неверующие, вроде тебя, остались в одиночестве. Ты дурак, которому протянули кусок пирога, а он кусает руку дающего.
Зять молчал, и по лиду было неясно, что решит этот праведник. Нужно дать ему отмашку, что они заодно. И Большаков добавил мягче:
– Я тебя понимаю. Честным быть приятно, но трудно, особенно когда деньги сами лезут в карман. Честными обычно становятся люди законопослушные, помнящие заветы хороших воспитателей, они сейчас не востребованы. Или, наоборот, слишком трусливые, чтобы сделать шаг в сторону - от них лучше держаться подальше. Очень редко честность бывает природной и неизменной. Такие
– Знаю, - сказал Максим и встал.
– Ваша взяла. Но опасно думать, что возмездия нет.
Больше они этот вопрос не поднимали. Любые объяснения бессмысленны, Максим припомнил свои подписи под документами, хотя и следовавшие после росчерков других специалистов, и понял, что ловушка захлопнулась давно. Но ощущение компромисса с собственной совестью оставалось мучительным. Это были уже не интеллигентские сомнения - этично ли работать на отца своей жены. Речь шла о незаконных махинациях. Максим нервничал, плохо спал. Сделал попытку поговорить с Лялей, которая однажды уже дала понять, что личность отца - табу. Однако должен же быть выход?
На ритуальный вопрос жены за ужином: «Чем сегодня занимались?» ответил нестандартно, надеясь на развитие темы:
– Как всегда, элементарно жульничали.
Она положила вилку.
– Макс, я тебя слишком уважаю, чтобы ссориться, но отец - моя первая любовь, а это не проходит. Поэтому, прошу, не говори о нём плохо.
– Ты мне не веришь?
– Просто не хочу обсуждать данную проблему. Можно подумать, ты до такой степени наивен и не знал, будто действие в обход законов - обычная бизнес-практика, которая не предполагает угрызений совести. При советской власти предпринимателей называли спекулянтами и ловили с милицией. При демократах иметь прибыль естественно, и чем она больше, тем лучше, а методы - вопрос второстепенный.
– Спекулянты — это слабо. Бизнесмены стали бандитами, а бандиты - бизнесменами. И те и другие довольны, поскольку в сухом остатке - деньги. Разбитые судьбы и трупы - лишь побочный продукт. А ведь можно делать деньги честно.
– Ой, держите меня трое! Какое изумительное открытие! Я тебя обожаю. Обними покрепче. Всё остальное - хрень! Крепче! Ты - моя жизнь.
Последние слова Ляля произнесла шепотом, нежно касаясь губами чувствительного места за ухом. Максим подхватил её на руки и понёс в спальню.
Любовь этой женщины была воистину упоительна. Прежние любовницы (не случайные, а те, с которыми он жил более или менее долго, к чему был склонен по натуре) подчинялись его частым сексуальным призывам, но он чувствовал — хотели не всегда, а чаще всего не хотели, просто покорялись превосходству мужского желания. А эта вспыхивала встречно, как порох.
Не это ли чувствовали мужчины, которые оглядывались Ляле вслед, пытаясь глазами раздеть, пощупать, поцеловать, определить самое слабое и сладкое место. Максим никогда не испытывал ревности, он-то знал, что она вся принадлежит ему и для него одного сделает всё, что он захочет, стоит только пощекотать её губами или провести пальцами вдоль позвоночника - от шеи до самого конца.
Проблема заключалась в том, что для Максима любовь была ещё не вся жизнь. Любовь занимала слишком много места не потому, что он легко возбуждался, просто до сих пор ему никак не удавалось выстроить другие составляющие бытия. Возможно, наступит время, в котором он станет чувствовать себя полноценно, но пока ощущение натянутой тетивы не отпускало. Хотелось с кем-нибудь разделить свои волнения, посоветоваться, обсудить, чтобы поняли, ещё лучше поддержали в желании разорвать порочные связи. Но тогда он потеряет Лялю. Она отца боготворит и ничего слушать не желает. И правильно. Что он может дать ей взамен?