Беспамятство
Шрифт:
Надя, как и помещение, его порадовала - выглядела покорной, сидела тихо, не плакала. Лицо слегка отёчное, спокойное, глаза смотрели куда-то за спину Большакова, словно там находилась не стена больничной палаты, а простиралась бесконечная даль, которая всасывала в себя сё отрешённый взгляд. Одни только пальцы, подрагивая, то разглаживали, то скручивали поясок шёлкового халата. Потом и они замерли.
Три недели лечения действовали положительно. Виталий Сергеевич вздохнул с облегчением и начал заготовленную речь:
– Завтра возвращается из отпуска Ляля. Здесь ей делать нечего, ие надо травмировать девочку. Потом, когда
– Девочка? Сколько ей лет? — вдруг перебила жена.
Голос звучал по-деловому и требовательно, что никак не вязалось со смиренным видом и потому было неожиданно. Хитрая бестия, научилась прикидываться безропотной!
– Тридцать шесть. Не перебивай, - строго сказал Большаков.
– Я хочу её видеть.
– После того что произошло, не думаю, что у тебя есть право что-то требовать.
– Мне страшно одной.
– Ты живёшь в дорогом санатории. Хочешь в городскую психушку, где в палате стоят двадцать пять коек, кормят перловой кашей и половина сумасшедших гадит под себя? Наслаждайся привычным бездельем и веди себя разумно. Если Ляля к тебе все же прорвётся, не смей обсуждать меня с моей дочерью.
– Она и моя дочь тоже.
– Только биологически. не очень-то вы ладили.
Большакову надоели бессмысленные препирательства, он повысил голос:
– Предупреждаю! Нарушишь запрет - пожалеешь! Отправишься прямиком в Кащенко. Ты меня знаешь: я никогда не шучу, когда речь идёт о Ляле.
Неожиданно подбородок больной заходил ходуном. Надя подняла руки ко рту, словно пыталась вынуть оттуда застрявшие слова. Огромные глаза, полные непролитых слёз, словно поймали наконец фокус и смотрели распорядителю се жизни прямо в душу,
– Ну, что ещё?
– спросил он раздражённо, отводя взгляд.
Жена, наконец, судорожно вымолвила:
– Витя.
– она передохнула, собираясь силами: - Витя, я хочу умереть.
– Ой, только не пугай меня!
– Я не пугаю. Просто я хочу умереть.
Большаков с досадой хлопнул ладонями по коленям и встал:
– Ну и чёрт с тобой, умирай. Это твоё право. Но пока живёшь, помни про Кащенко.
Этой ночью Надежда Фёдоровна повесилась.
Часть 2
Глава 11
Самолет, на котором Ольга с Максимом возвращались в Москву, задержался - на Сейшелах свирепствовал ураган. Они едва успели на похороны. Процессия была невероятно пышной и, возможно, соответствовала статусу покойной как супруги Большакова, но совсем не тому месту, которое Надежда Федоровна занимала в его жизни и сердце в последнее время. Груды венков и духовой оркестр выглядели неожиданно и несколько сбили Лялю с толку - мама всегда мало значила для отца. Но гораздо сильнее поразило дочь растерянное папино лицо, по-стариковски вытянутая вперёд шея. Прежде, благодаря занятиям спортом, Большаков всегда находился в форме и держался ровно. И вдруг эта старческая согбенность. Что могла изменить смерть женщины, которую он давно разлюбил? Да и любил ли вообще?
Между тем Виталий Сергеевич чуть не плакал. Лицо мертвой Нади было совсем маленьким, почти детским, и он поразительно отчётливо, со всеми деталями, штанишками и ботиночками, представил, как силой взял сё, беспомощную, в своём служебном кабинете. Сколько до неё
Народу на Новокунцевском кладбище собралось порядочно. В основном приятели и сослуживцы Большакова: кто из сочувствия, кто из любопытства и пристрастия к похоронам (ещё не я!), но больше в силу корпоративной этики и лизоблюдства. Впрочем, на этот раз старались они зря: муж покойной никого не замечал и вряд ли мог оценить верноподданнические потуги.
Вероника в шикарной, на английский манер шляпе с вуалью, несомненно заказанной исключительно для данного случая, вместо того чтобы стоять за спиной любовника, не привлекая внимания, вылезла вперёд и поправляла руками в замшевых перчатках накидку и цветы на груди покойницы,
Сразу стало ясно, чьё место заняла эта женщина с маской вместо лица,
Ольга сквозь зубы сказала с другой стороны гроба:
– Руки уберите.
Вероника подняла на неё непонимающие глаза.
– Уберите руки, - громче повторила Ляля.
Её трясло. Кто-то рядом смущенно улыбнулся. Наплевать!
Психологически референтка уже распоряжалась в душе Виталия Сергеевича как заботливая, но суровая хозяйка, и он с этим смирился. Осталось только предать забвению картинки прошлого, так некстати выплывшие из беспамятства. Но любовь Большакова к дочери ещё длилась,
– Да. Пожалуйста, не трогай, — тихо попросил он будущую супругу.
Ее зрачки сузились, как у кошки, вобрав вглубь жажду мести.
– Я стараюсь как лучше. Что ты имеешь против?
– спросила Вероника примиряющим тоном и сделала шаг назад - её время настанет очень скоро.
– Да, да, конечно, — согласился подавленный чужим энергетическим полем Большаков, отвёл взгляд от дочери и незаметно положил под язык валидол.
Ляля жалела отца больше, чем погибшую мать. Не только потому, что он всегда был ей ближе. Маме уже всё равно, а что чувствует отец, узнав о такой ужасной смерти? На аэродроме она нежно обняла папу, целовала застывшее лицо, ища и не находя на нём следов скорби. Ну, разумеется, он приучен сдерживаться и все переживания носит внутри! Теперь, увидев его виноватый взгляд и новую избранницу, уверенно державшую отца под руку, Ольга почувствовала себя глубоко и беспричинно обманутой. Обида усиливалась вместе с осознанием несправедливости, которую сотворили близкие люди. От этого кощунетва мама искала защиты у смерти. Причина её жуткого поступка начала смутно проясняться. Но почему она оказалась в больнице?
Большаков скрыл от дочери, что не разрешил следователю её допрашивать - девочка и без того слишком страдает. Да, у жены и раньше были попытки суицида, она лечилась в частной психиатрической клинике, но он - публичный человек и не хотел этого афишировать. Большаков положил перед прокурором увесистую пачку долларов. Как обычно, это сработало безотказно. Дело не открыли — мало ли психов умирает по больницам. Из медицинекой справки ясно: самоубийство совершено в состоянии депрессии, в момент помрачения сознания.