Беспамятство
Шрифт:
Когда Максимка стал совсем взрослый и научился всему, что знала мать, Феня перестала сопротивляться болезни. Прсстави- лась сердешная. Любящий сын не слишком горевал, потому что вины перед родительницей не имел, а что людям положено обязательно умирать, уже усвоил. «Все там будем», говорила маманька, значит, не навсегда они расстаются, дай Бог, еще и свидятся.
Максимка деловито распоряжался похоронами, поминки устроил в лучшем виде, водки не пожалел, хотя сам не пил. Зато бабы налились по самую макушку и пели песни до самого заката, сначала грустные, потом веселые, а ещё потом уже и все другие, которые знали, даже частушки, не всегда приличные.
А наутро Фенин сын, молодой хозяин Максим Сидоров, вышел на крыльцо, улыбнулся солнышку и начал новую жизнь. Тут-то он и углядел во дворе давно пустующей избы Чеботарёвых старенькие «Жигули», забрызганные грязью до самой крыши - видно, лужи часто попадались по дороге. Да откуда ж лужи? Неделю дождь не шёл. Если только в глубоких ямах вода осталась, но тогда это на большой трассе. Значит, автомобиль прибыл издалека.
Что не дачники, ясно сразу. Те приезжали в субботу, выгружали провизию, подушки и одеяла, разговаривали между собой и смеялись громко, не стесняясь соседей. Ходили по участку полуголые, играли в мяч, дымно жарили шашлыки и в воскресенье уезжали обратно, забирая с собой все, что привезли и не съели. С местными залётные не смешивались, словно жители другой страны, говорящие на другом языке и молящиеся другим идолам.
А эта высокая тихая женщина приехала одна, в будснь, стала ломиком срывать горбыли с окон, выдёргивать плоскогубцами гвозди, распахивать настежь ставни. Веником обмела паутину но стенам и над крыльцом. Похоже, собирается тут обосноваться. У неё были тонкие, хотя сильные руки и длинные пальцы, каких у здешних не увидишь. Екнуло Максимкино сердечко, потому что умишко он имел слабый, а память души крепкую.
Ему страстно захотелось поскорее бежать во двор к Чеботарёвым, поближе рассмотреть прибывшую, чтобы убедиться в своей волнующей догадке, но он, пританцовывая от нетерпения, ждал,
когда женщина войдёт в дом, чтобы проникнуть следом внутрь и поглядеть не только на неё саму, а и чего там интересного она привезла. Оказия редкая.
Наконец, долгожданная минута наступила. Парень прошмыгнул вдоль забора Спиридоновны и ещё одного, уже завалившегося, решительно толкнул калитку, поднялся на крыльцо и без спросу шагнул в сени.
Ольга вынимала вещи из раскрытых чемоданов и картонных коробок, искала, куда пристроить, что в отсутствие мебели было задачей не из лёгких. Обнаружив на стенах огромные, с большими плоскими шляпками гвозди, повесила на них платья и пальто на плечиках. Был ещё сундук, пустой, со слабым запахом полыни и пыли, его тоже придётся использовать за неимением шкафа или комода. В сундук Ольга сложила постельное белье, полотенца и два шерстяных пледа, один - в зелёную и чёрную клетку, совсем старенький, купленный ещё до се рождения. Пледом давно не пользовались, но рука не поднималась его выбросить. Когда-то мама вышила в углу белыми нитками букву «В», что означало «верх», хотя имела в виду другое: этой стороной требовалось стелить плед к лиду, а не к ногам. Милая, смешная мама, она долго жила в мире, где ноги были, безусловно, грязнее головы и мыли их в исключительных случаях, а дорогие вещи берегли старательно, поэтому указание имело смысл. Вопреки данному себе зароку - избегать воспоминаний,
Шум в сенях разрушил светлую грусть, вызванную образом покойной матери, и Ольга недовольно обернулась:
– Кто здесь?
Она ехала в Филькино, с чётко обозначенной целью - слепить какую-никакую гармонию из осколков прежней жизни и начать с нуля. Одиночество казалось ей благом. Однако всякое вхождение в новую обстановку, привязка раненой души к месту будущего обитания требуют покоя и сосредоточенности, потому непрошеные гости и любопытствующие вызывали у неё протест.
– Я никого не жду, — резко сказала хозяйка стоявшему в дверях парню.
– Как ты можешь меня ждать, если не звала?
– удивился Максимка и добавил: - А я тебя знаю: ты к нам давно приезжала, ещё
маманька жива была, а я говорить не умел. Теперь вот вырос. Давай помогать буду.
– Мне помощники не нужны. Иди домой и без приглашения и без стука больше не входи.
Максимка словно не слышал отповеди. Как завороженный смотрел на диковинные юбки, изящные сапожки, гладкие лёгкие сковородки, блестящие, как зеркало, кастрюли, маленький чайник из прозрачного стекла.
– Э, — прищелкнул он языком, - у тебя много чего взять можно! Я люблю у соседей брать - чашку красивую или цветок с окна. Память - на вещи гляжу и людей вспоминаю. Давеча курицу взял у Прасковеи. А она в крик! И почто разоряется? У ей курей много, а мне только одну надо, на суп.
– Так это ты память сварил и съел, — насмешливо подытожила Ольга,
– Ага, за два дня, - чистосердечно признался дурачок.
– Маленькая курка. Была бы побольше - и память подольше. Но ты не бойся, я к тебе так буду ходить.
– Зачем?
– Смотреть. Больно ты мне нравишься.
Женщина усмехнулась:
– Нравлюсь. А не стара ли я для тебя?
Максимка покачал головой. У него была своя мера.
– На наших непохожа, а потому лучше всех. Я тебя в невесты беру.
Ольга внимательно посмотрела на приятное, несомненно взрослое, но странное наивной детскостью лицо.
– Ты сначала в армии отслужи. Жених!
– Так не взяли.
– Больной?
– Где я больной? Здоровый. не видишь, что ли?
– Почему же не сгодился?
– А я и сам не догадываюсь.
Дурак пощупал свою голову, потом постучал по ней костяшками пальцев и выдал собственную версию:
– Может, там чего и не хватает, откуда мне знать? Пенсию по инвалидности плотят, и ладно. Но я в дому много чего умею: и сготовить, и постирать. не прогадаешь.
– Мне надо крышу перекрыть. Сможешь?
– спросила Ольга.
– Крышу — нет, высоты боюсь.
– Тогда замуж за тебя не пойду. Не люблю пугливых.
– Ничего. Полюбишь. Даст Бог - наступит и завтра. Погодим. Я рыбак терпеливый, Это густсрка с краснопёркой каждый день ловятся, а добрую рыбу нужно долго ждать.
– Ну, хорошо. Пока ждёшь - разрешаю тебе помыть мою машину.
Они вышли во двор и Ольга показала на заляпанные грязью «Жигули».
– Вот и ладно, - обрадовался Максимка, пошел за ведром и пропал, видно, по дороге увлёкся чем-то другим, а может, мытьё машины пришлось ему не по вкусу,
– Что это он? Сам напросился, - с удивлением обратилась Ольга к старухе, с театральным интересом наблюдавшей сцену, опираясь на забор снаружи.
Та пожала плечами:
– Да кто ж его, малахольного, знает?