Беспокойный человек

Воронкова Любовь Федоровна

«Ну, вот и все, — с облегчением подумала Катерина. — Вот и про неизвестного человека забыли…»

Время шло, и дела шли своим чередом. Доярки одна за другой подходили сливать молоко.

— А кто же это в самом деле Наталью-то напугал? — вдруг спросила Прасковья Филипповна. — Узнали или нет?

У Катерины замедлилась дойка, будто руки у нее слегка онемели. В голосе Прасковьи Филипповны слышался холодок, тот самый недобрый, сдержанный холодок, который предвещал большие неприятности.

— Да разве их узнаешь? — возразила

Аграфена. — Прибежали да убежали. Да еще, небось, и со смеху потом помирали — вот, дескать, интересную штуку выдумали!

— Ведь в молодости-то все интересно, — тихо добавила пожилая доярка Таисья Гурьянова, — лишь бы что почуднее выкинуть! А мы-то сами бывало…

— Мы — другое дело, — возразила Прасковья Филипповна: — тогда жизнь другая была. Что мы видели? С зари до зари работали, не разгибая спины. А выпадет свободная минута — ну куда? Клубы, что ли, у нас были? Или кино? Или нам лекции читали? Вот и думали тогда, что бы почуднее выкинуть. А уж теперешним-то девушкам так себя вести!.. Жалко вот, что не узнала Наталья, кто там был, — я бы в правление жалобу подала…

У Катерины округлились глаза. Закусив нижнюю губу, она продолжала доить. Вон как дело-то оборачивается! Эх, сколько еще дури иногда появляется в голове! И чего это им с Анкой вздумалось Дроздиху пугать?

Не поднимая ресниц на Прасковью Филипповну, она подошла слить молоко. Подошла и Тоня Кукушкина. И вдруг узкие черные глаза ее блеснули — она тут же заметила красноречивое смущение на простодушном лице Катерины.

— А не спросить ли бы вам насчет ночных-то приключений у Дозоровой? — негромко сказала она Прасковье Филипповне, когда Катерина отошла.

Прасковья Филипповна с укоризной посмотрела на Тоню.

— И все-то ты ищешь, чем бы Катерину зацепить! — сказала она. — Почему?

Тоня повела плечом:

— И не думаю даже! Сами же спрашивали!.. — и отошла, подняв подбородок.

Прасковья Филипповна чуть-чуть омрачилась. Сдвинув светлые брови, она издали глядела на Катерину.

«Неужели она?.. Все равно. Хоть бы и она. Наказывать — так наказывать! Что это за распущенность такая!»

Но Прасковья Филипповна глядела на Катерину и против своей воли любовалась ею, любовалась ее ловкими, спорыми движениями… Она видела, как бурая Малинка лизнула Катерину и как молодая коровка Нежка играла с ней, тихонько поталкивая ее своим тупым, коротким рогом…

«Любят ее коровы… — думала Прасковья Филипповна, и губы ее невольно морщились от сдерживаемой улыбки. — это потому, что она их любит. Скотину не обманешь, нет!.. Доярка всех мер — и по графику впереди и удои по жирности лучше всех… Значит, правильно доит. Усваивает мастерство, наука даром не пропадает… Вот таких доярок и буду подбирать себе на ферму!»

И, уже позабыв, что она только что хотела наказать Катерину, Прасковья Филипповна подошла к ней и ласково спросила:

— Как жизнь, Катерина?

— Жизнь ничего! — ответила

Катерина. — Жизнь хорошая!

Тоня приостановила дойку, прислушалась.

«Другим бы за такие выходки так-то попало, а Катерине чего нельзя! Чего ж ей будет плохая жизнь? Дали лучших коров, да и удивляются!»

Корова неловко переступила, слегка задев подойник. Тоня ударила ее по ноге.

— Стой! — закричала она. — Дадут одров — надоишь тут стоять и то не умеют!..

Прасковья Филипповна, услышав этот окрик, поморщилась, словно от боли. И снова обратилась к Катерине:

— А как дела?

— И дела ничего! — весело улыбнулась Катерина.

Она была рада поговорить о делах. Она бы и сама подошла к Прасковье Филипповне, если б не боялась, что начнутся разговоры о вчерашнем… Катерина любила и уважала своего бригадира. Прасковья Филипповна сама учила ее ухаживать за коровами, учила доить. Катерина сначала удивлялась — неужели уж она и корову подоить не сумеет, что ее учить надо? Доила же она раньше! Однако посмотрела Прасковья Филиповна, как она доит, села с нею рядом, взяла ее руки в свои, да и показала, как надо доить:

— Кулаками, кулаками надо брать, касатка. Пальцами не много надоишь, у тебя ведь не одна, а семь… И корове спокойнее и выдоишь лучше.

Показала, как надо массировать вымя, чтобы свободнее подступало молоко… Открыла тайну последних молочных струй: именно эти последние струйки молока — самые драгоценные в удое, именно они повышают жирность молока… И Катерина поняла, почему надо додаивать корову до конца, до последней капли, поняла и запомнила на всю жизнь.

— Дела хорошие, — живо продолжала Катерина, — все в порядке. Только вот, тетка Прасковья, ты погляди — что-то Краля у меня сегодня картошку почти всю оставила. Вроде здоровая, глаза светлые, молоко сдала, а картошку есть не стала. Надоела ей, что ли?

— Может, промыла плохо?

— Ой, что ты, тетка Прасковья! Как стеклышко промыта была! Я вот думаю — может, надоела ей картошка. Разреши, я свеколки добавлю — может, съест.

— Ну что ж, в обед выпишу.

— Тетка Прасковья, а ещё вот что: не дойдешь ли ты со мной Золотую посмотреть? Мне думается, ее перед отелом плохо кормят!

Золотая — статная корова золотистой масти и хороших молочных статей — была любимицей Катерины. Прямая линия спины, круглое вымя, красивая голова с нежными влажными глазами — все восхищало Катерину.

— Тетка Прасковья, ну посмотри ты на нее — картину писать можно! А? И почему это к нам ни один художник не приедет! Приехал бы летом, поглядел бы на Золотую, как она идет по лугу, по зеленой траве, да написал бы! Ему бы сразу премию дали!..

Тетка Прасковья незаметно улыбнулась.

— Ну гляди ты! — продолжала Катерина. — Гляди, что в кормушке: охапка сена, да и всё! Погубить, что ли, хотят корову?

— Степан! — позвала тетка Прасковья. — Поди-ка сюда!