Беспокойный возраст
Шрифт:
Первым опустился в ручей Максим. Он влип в противно хлюпающий слой, растопырил руки, словно готовясь удержать на своих плечах всю гору. И вслед за ним в жижу плюхнулся Саша. В спину ударила густая, вязкая масса холодной глины. Максим услыхал, как сопит она, охватывая и засасывая его с боков. Слой ее, наткнувшись на тела Максима и Саши, стал замедлять движение. Оба они не могли вспомнить потом, кому первому из рабочих стало стыдно за свое бездействие. Крикнув: «Глядите, хлопцы, и впрямь задерживается!» — новый союзник молодых инженеров опустился в грязь рядом с ними.
Часть рабочих
…Максим не помнил, как долго это продолжалось, что еще он и Саша приказывали рабочим. Облепленный грязью с головы до ног, он стоял на откосе и блуждающими глазами смотрел на побежденный оползень, скованный выросшим перед ним каменным барьером. Рядом стоял Черемшанов, — стояли такие же облепленные глиной люди и что-то победоносно кричали. А там, внизу, рабочие уже подтягивали механическую лопату, она медленно, но уверенно двигалась на своих стальных лапах на помощь людям. Дождь перестал, котлован был спасен, об этом можно было сказать теперь с уверенностью.
И тут Максима охватило странное чувство, какого он никогда не испытывал. Чрезмерное физическое напряжение сменилось полным бессилием. Он не мог оторвать ног от земли — на сапогах пудовыми гирями налипла глина. Ноги дрожали в коленях, в глазах стояла муть, а — глубоко в душе уже загорался робкий, как будто издали брезжущий свет. Максим пошатнулся. Еще минута — и он упал бы, но его подхватили рабочие… В это время на место аварии подбежал неожиданно появившийся Карманов и крикнул, закашлявшись:
— Где эти герои? Покажите мне их!
В голове Максима все спуталось. Он будто превратился в каменный столб и стоял, поддерживаемый крепкими дружескими руками. С его одежды стекала вода, к пожелтевшему лицу жирными пиявками присосались комья грязи. Захмелевшими от недавнего порыва, смертельно усталыми глазами (такие глаза бывают у солдат, выигравших тяжелый, мучительный бой) Максим смотрел на начальника строительства и не мог вымолвить ни слова. Ему казалось, он опять совершил непростительную глупость. А Саша Черемшанов, делая невинное лицо, пожимал плечами и ухмылялся, как будто говорил, что в этом безрассудном порыве он ни при чем, а зачинщик всему его товарищ и вообще он не понимает, что же такое произошло…
Федотыч в это время руководил устранением соседнего оползня. Заслышав крики рабочих, он прибежал по скользким мосткам к месту новой аварии. (После, все узнали, что авария эта могла оказаться самой пагубной для всего котлована.)
Он заметил, как все столпились вокруг кого-то, и, несмотря на то, что видел на своем веку всякое, похолодел.
«Не убило ли кого? Уж не натворил ли опять чего этот маменькин сынок?» — вспомнил он о Максиме и, работая локтями, пробился в круг.
Все были в грязи, «будто черти болотные», как заметил кто-то из рабочих, со всех текло,
— Ну, прораб, — весело и вместе с тем сердито обратился Карманов к Федотычу, — вот твои молодцы. Любуйся! Чистенькие, а?
Карманов расхохотался:
— Чего же ты не хвалишь их, прораб? Остановили ведь! Задержали прорву! А? Ребятишки-то! Вот эти мальчики… — ткнул Карманов пальцем в двух пареньков, опустивших головы. Они более походили на грязно-коричневые бесформенные слепки, чем на людей.
— Но это не всегда можно! Телом такую махину не заслонишь. Промазали, чертовы сыны! Промазали! Где Рудницкий? — грозно засипел простуженный тенорок Карманова. — Евгений Михайлович! Немедленно ко мне со схемой всех оползней!
Федотыч больше не слушал начальника. В одном из пареньков он наконец узнал Максима. Но это было совсем другое лицо — не то, какое он видел час назад в диспетчерской будке.
— Так это ты? — удивленно спросил Федотыч и, расставив руки, кинулся к своему воспитаннику. — Спасибо, сынок… Утешил старика… А я-то тебя обругал…
Он не договорил: горячее отцовское чувство подступило к горлу. На время была забыта постыдная оплошность Максима в начале аварии. Ему и в самом деле на миг показалось, что он обнимал своего сына, вот так же со срывами и неудачами начинавшего работу где-то на далекой сибирской стройке…
Вечером Максим появился с чемоданом и отцовской полевой сумкой в дверях комнаты, в которой жил Черемшанов, и, щурясь от света электролампы, проговорил:
— Принимай, Сашка, на квартиру. Проси своего соседа поменяться… Пусть переходит к моему технику.
Саша приветственно поднял руку, виновато взглянул на своего компаньона-кабардинца: договорились ведь…
Кабардинец, тоже недавно приехавший молодой инженер-стажер, недовольно буркнул:
— Зачем так поздно? Можно было раньше. Я уже спать хотел…
Саша заискивающе улыбнулся:
— Пожалуйста, Шартан. Ты ведь согласился…
— Со мной не хочешь жить, — обиженно сказал смуглый, как лесная груша-зимовка, кабардинец и, кряхтя, стал собирать свои пожитки.
— Не обижайся, Шартан. Это же мой друг. Вместе учились, приехали сюда… И ты мой друг.
— Хорошо, хорошо, — ворчал Шартан. — У тебя все друзья.
Когда Шартан ушел, Максим сказал:
— Ну вот, теперь вместе… Только чур — не командовать.
— Ладно. Располагайся. Жить вместе, а думать и чувствовать врозь? Так, да? — И Саша засмеялся. — Окрестили нас нынче в одной купели.
Максим задвинул под койку чемодан, бережно положил под подушку отцовскую сумку, расставил на тумбочке бритвенный прибор, мыльницу, зубную щетку, водрузил флакон одеколона.
— А Шартан твой все-таки обиделся. По лицу было видно, — сказал Максим.
— Ничего. Шартан только товарищ, сосед по койке, а ты… ты совсем другое дело…