Беспредел (сборник)
Шрифт:
Шалава ликующе взвизгнула и сдернула с Жеки шапочку. В следующий миг Жека встретился взглядом с Геной. Его правая рука нырнула в карман брюк, а обратное движение закончилось негромким щелчком.
Острие выкидного ножа смотрело Жеке в солнечное сплетение. Гена таращился Жеке в лицо – зло и цепко, запоминая намертво.
«Влип, блядь… Блядь, блядь!»
Нахлынувшая тоска была жгучей и беспредельной. Жека отчетливо понимал – выбора нет, придется убивать. Иначе убьют его. Смерть уже бродила по пустырю, с интересом выжидая, кто одержит
Бегство могло дать недолгую отсрочку, но не спасение. Жека знал – его начнут искать спустя считаные часы и, скорее всего, найдут. И убежать второй раз уже не выйдет.
– Параша борзая… – процедил Гена. – Потроха жмут, пидор?
Осмелевшая шалава снова прыгнула вперед, целясь разодрать ногтями лицо. Жека ощерился, качнул корпусом влево и безжалостно всадил кулак ей в ребра. Кто ж тебя, тварь, просил шапочку трогать, сейчас бы уже разбежались малой кровью…
Шалава сдавленно крякнула и сложилась пополам. Жека шагнул ближе, с силой толкнул колено навстречу ее лицу. Протяжно хрустнуло, и шалава повалилась на землю. Изуродованный нос частил кровавыми пузырями, из расплющенных губ сочилось глухое жуткое мычание.
Лицо Гены стало вурдалачьей маской. В потемневших глазах жило обещание долгой боли. Жека поймал себя на мысли, что этот расклад лучше других, ведь в таком состоянии Гена не будет звать на помощь, он хочет поквитаться сам, только сам…
– Пидор, я тебе за Гальку…
Жека подобрался, сторожа каждое его движение. Проморгаешь – и все, в мешок для трупа будут совковой лопатой сгребать.
– Покромсаю, козлятина… – Острие узкого клинка чертило хитрые загогулины. – Хуй отрежу, соской будет…
Жека дернул его обманкой, показывая, что будет бить правой, и тут же скользнул в другую сторону. Гена купился лишь отчасти, но Жеке хватило и этого. Он отбил чуть запоздавшую руку с ножом и плюнул Гене в глаза.
Тот – битая тварь! – махнул ножом вслепую, но Жеки там уже не было. Удар под колени опрокинул Гену головой на скамеечку, точно на чурбак.
Жека пнул по запястью руки с ножом – надо же, не выпустил, волчара! – и мощно добавил носком ботинка в живот.
Гена утробно рыкнул и скрючился, хапая воздух посеревшими губами. Жека поднял нож, деревянная полированная рукоятка легла в ладонь как влитая.
«Честно, не хотел…»
Клинок до упора погрузился Гене в висок, и Жека сразу же выдернул нож, шагнул назад. Смерть дохнула Гене в глаза, они потухли, стылый взгляд устремился в никуда…
Жека повернулся к женщине. Она тяжело вставала на четвереньки, ниточки кровавой слюны ложились на пыльную землю пустыря бессмысленным узором.
Жека посмотрел женщине в глаза. В них не было ничего, кроме липкого одуряющего страха: Катьке наверняка придется по вкусу…
До ушей долетел шепот:
– Е… ада…
Жека понял, что она просит не убивать, но в душе кто-то хмыкнул – недоверчиво, издевательски: «Тебе до ада?»
Жека вздрогнул, закусил нижнюю губу. Лезвие полоснуло
Все тихо.
Скоро он смял ткань, отжимая лишнюю кровь. Подобрал шапочку, сунул ткань в нее. Наскоро сполоснул руки оранжевой газировкой, вытер рукоятку ножа о штаны, оглядел себя: вроде чистый.
Еще раз осмотрелся. Серебристый баллончик дихлофоса в мусорной куче на краю пустыря зацепил внимание. Жека подобрал его, встряхнул… ага, плещется на донышке. Попшикал на ботинки, вдруг будут искать с собаками?
Обратно Жека ушел другим путем, через кусты. Чем дальше от пустыря он попадется кому-нибудь на глаза первый раз, тем лучше. Напряжение схватки ушло, и на душе стало погано до исступления. В трупах не было нужды, но вышло так, как вышло, и Жека знал – с этим придется жить, если слово «жить» подходит к тому, что творится с ним в последнее время…
«Зачем ты стащила шапочку, дура?!»
– Принессс…
Катька выхватила у него окровавленный лоскут, расправила, медленно вытерла им лицо.
– Два жмура, ура-ура… Конечно, мог бы покромсать подольше, глаза выколоть, губы отрезать… Но все равно – прелесть. Хвалю.
Жека едва сдержался, чтобы не отвесить Катьке затрещину. Скрипнул зубами, отвернулся. Душу курочила злость, и к ней прилип страх, что Жека вот-вот перестанет разделять Катьку на близкого человека и сидящую в ней тварь и начнет ненавидеть как одно целое…
Жека бездумно прошел на кухню, присел, крепко сжал ладонями виски. Шепот родился в голове сам собой, и Жека знал – это голоса его мертвецов.
«Все напрасно, парень. Не старайся, не стоит…»
– Заткнитесь нахуй, – жалобно попросил он, и мертвые оставили его в покое.
Жека покосился на хлебницу, рядом с которой лежал длинный нож. Может, голоса правы, и лучше поставить точку здесь и сейчас? А потом будь что будет…
Он представил Катьку с ножом в груди или с перерезанным горлом – в глазах потемнело. Не получится, сейчас точно не сможет. Да и сможет ли вообще?
Жека закрыл глаза, но слезы побежали из-под сомкнутых век, и казалось, что они не иссякнут никогда. Он не знал, из-за кого или чего плачет больше – из-за сестры, себя или из-за материнской ненависти, которая не ушла в могилу вместе с породившей ее. А может, из-за всего сразу…
«Надо что-то делать… Надо что-то делать…»
– Простите, это… Можно побаз… поговорить можно?
– Да, сын мой?
Стоящий боком священник повернулся, чуть сощуренные светло-карие глаза смотрели внимательно и добро.