Бессердечный
Шрифт:
– Прекратите паясничать! – не выдержал наконец маэстро, и тогда я кинул апельсины ему, а сам резко обернулся, охватывая взглядом все помещение разом.
Маэстро Марлини был хорош и даже, не побоюсь этого слова, гениален. Без какой-либо подготовки, всего парой ничего не значащих фраз и банальных жестов он умудрился забраться в головы незнакомых людей и заставил их не обращать внимания на возвышавшийся в самом центре комнаты ящик на поворотной основе. Мы видели его, обходили, но не обращали никакого внимания, и только дурацкая
– Что это? – громогласно поинтересовался я, чем сразу привлек к себе недоуменные взгляды констеблей.
– О чем вы?! – удивился фокусник, уже далеко не столь беспечно и вальяжно как раньше.
– Этот шкаф, вы осмотрели его? – указал я на центр комнаты, и лишь тогда полицейские заметили все это время находившийся на всеобщем обозрении высоченный ящик.
– Пропустили, старший инспектор, – сознался один из констеблей. – Не понимаю, как это могло произойти…
– Он не старший инспектор! – выдал вдруг маэстро Марлини. – Я вспомнил его, его уволили из полиции!
Но было уже поздно. Я в один миг оказался рядом с ящиком и распахнул дверцу.
Пусто! Внутри оказалось пусто! Хуже того – крик гипнотизера окончательно разрушил мою власть над констеблями. Полицейские уставились на самозванца с немым изумлением в глазах и неминуемо набросились бы с кулаками, но я немного разбирался в реквизите фокусников и легко выломал разделявшую ящик на две части перегородку.
И на руки мне вывалилась Елизавета-Мария!
Охнув от неожиданности, я подхватил девушку и осторожно опустил в кресло, затем с тревогой приложил ладонь к шее и шумно выдохнул, уловив редкий пульс.
После этого я встрепенулся и завертел головой по сторонам, но маэстро уже и след простыл.
– Где он? – рявкнул я. – Куда подевался гипнотизер?!
Констебли только развели руками, а помощники фокусника и вовсе впали в ступор.
– Ты! – ткнул я пальцем в одного из полицейских. – За доктором, быстро! Остальным не спускать с нее глаз!
Сам выскочил в коридор и сразу наткнулся на Бастиана Морана.
– Не до вас! – отмахнулся от него, пробегая мимо, но старший инспектор ухватил за плечо и развернул в другую сторону. Там два дюжих констебля вели к нам по коридору маэстро Марлини с заломленными за спину руками; под глазом у фокусника набухал здоровенный синяк.
– Вообще-то, – хмыкнул Бастиан Моран, – я намеревался арестовать вас, но маэстро пытался покинуть цирк столь поспешно, что показалось разумным задержать и его тоже. Надеюсь, мне не придется об этом пожалеть.
– Смотрите сами! – указал я на распахнутую дверь.
Старший инспектор переступил через порог и удивленно присвистнул при виде Елизаветы-Марии фон Нальц, по-прежнему пребывавшей в бессознательном состоянии.
– Кто бы мог подумать, что от вас бывает толк, виконт! – покачал он головой.
– Наш уговор в силе? –
– Подумаю об этом, – остудил мой пыл Бастиан Моран и прикрикнул на констеблей: – Да расступитесь вы! Дайте ей больше воздуха!
– Дорогу! Позвольте пройти! – протолкнулся через заполонивших коридор полицейских цирковой врач, опустился рядом с девушкой и достал нюхательную соль. – С ней все будет в порядке! – успокоил он нас. – Простой обморок!
Ресницы Елизавета-Марии задрожали, и мое сердце затрепетало от удивительного взгляда сияюще-серых, с оранжевыми крапинками глаз.
– Виконт! – толкнул меня в бок Бастиан Моран. – Проводите даму до экипажа. Ее надо незамедлительно доставить в больницу!
– Со мной все в порядке! – попыталась возразить девушка, едва устояв на ногах.
Я предложил ей опереться на мою руку и повел на выход. Следом двинулись двое сотрудников Третьего департамента; Бастиан Моран мне откровенно не доверял.
– Что происходит, виконт? – пролепетала Елизавета-Мария. – Я была на приеме, а очнулась здесь. Где мы? Что происходит?
– Все уже позади, – успокоил я ее. – Вас чем-то опоили и пытались похитить с целью выкупа. Мы задержали негодяев.
– Но кто? Кто это был?!
– Об этом вам расскажет отец, – не стал раскрывать я деталей произошедшего, дабы не травмировать нежную девичью натуру.
Мы вышли на улицу, налетел свежий ветер, хлестнул дождем. Взгляд Елизаветы-Марии прояснился, она оглянулась и охнула:
– Мы были в цирке?
Я подвел ее к полицейскому экипажу, помог забраться внутрь и сам уселся рядом.
– Виконт! – окликнул меня один из полицейских. – Вы должны вернуться!
– Сейчас! – раздраженно отозвался я и прикрыл дверцу. – Елизавета-Мария, я должен вам признаться…
– Что случилось? – забеспокоилась дочь главного инспектора.
– Помните ту статейку об Альберте Брандте? Его стих посвящался вам. Я попросил его об этом. Я… я люблю вас, Елизавета-Мария! И люблю уже давно!
Не знаю, на что я рассчитывал. Мне просто требовалось выговориться, любовное томление жгло меня изнутри, я больше не мог сдерживаться и держать все в тайне. Не мог, даже несмотря на страх быть отвергнутым.
Я признался.
Елизавета-Мария отстранилась от меня, взглянула холодно и отчужденно.
– Виконт, – в голосе ее не осталось привычного тепла, – я крайне признательна вам за свое освобождение, но вынуждена сказать, что не испытываю к вам никаких чувств. – И она замолчала, даже не став упоминать о женихе.
Удар был силен, но я сам подставил себя под него, поэтому через силу растянул губы в беспечной улыбке, произнес на прощанье:
– Простите за несдержанность. Вы всегда можете рассчитывать на меня, – и выбрался из экипажа на улицу, притворил дверцу и скомандовал кучеру: – В госпиталь!