Бессмертники — цветы вечности
Шрифт:
Леонтьеву показалось, что в серых глазах этого простоватого на вид бродяги мелькнуло что-то похожее на усмешку.
— Что смеетесь? Или весело у нас в тюрьме показалось?
— Виноват, ваше благородие. Просто второй раз об адресе спросили, вот я и подумал: а памятью барин не силен, не силен… Чтобы память хорошая была, нужно много меду есть. А еще лучше — с грецкими орехами. У нас в Астрахани боцман один был. Так тот только тем и питался, но зато, скажу я вам, память у человека была — каждый грешок за матросом годами помнил.
Ротмистр выдвинул ящик
— О памяти не надо, Литвинцев, на нее я пока не жалуюсь. Вспомните-ка лучше, голубчик, как вы четвертого февраля попали на квартиру к инженеру Беллонину и что там делали?
— Я — и чтоб к господину инженеру? — вполне искренне удивился арестант. — В квартиру? Да кто я, по-вашему, таков, чтоб с господами инженерами знаться?
— Отвечайте но делу, Литвинцев!
— В жизни ни с одним инженером не знался. Вот с боцманом…
— Отвечайте четко и ясно: инженера Беллонина знаете?
— Никак нет, ваше благородие.
— В квартире его бывали?
— А как это можно?
— Отвечать!
— Нет, не бывало такого.
— Где она находится, знаете?
— Представить себе не могу.
— Подумайте хорошенько!
— Так думать не приходится…
— А где вас полиция арестовала, помните?
— Глазами помню. Большая улица, двор, а в глубине двора, этак на отшибе, — уборная. Хорошо хоть нужду справить успел, не то бы беда стряслась, извиняйте за грубость. Я поначалу так было и подумал: за то и взяли, что без спроса в чужую уборную сходил. А что мне было делать? К себе в Киселевку бежать?
Столько и так простодушно никто из арестантов в этом кабинете еще не говорил. Похоже, этот бродяга даже не подозревает, что ему грозит. А впрочем, что ему может грозить, если никаких улик за ним нет? Вот посадить бы сюда самого Ошурку, пусть бы повозился со своим товаром! Нахватал на улице всякого сброду — готово дело! А дела-то, настоящего дела как раз и нет!
Устав от разговорчивого арестанта, ротмистр малость передохнул, еще раз от души отругал выскочку Ошурку и приказал ввести инженера.
Беллонина ему было искренне жаль. Умный интеллигентный человек, участник японской кампании, офицер, а дал обмануть себя каким-то проходимцам с вымышленными именами.
— Так кто же мог предположить, что этот Трапезников окажется таким непорядочным человеком, — натурально переживал Беллонин. — Кроме того, подобные собрания проходят нынче по всей России. Манифестом государя и специальным законом это предусмотрено.
— Совершенно верно, предусмотрено. Но с предварительного разрешения губернатора и чинов полиции, любезный Николай Никитич!
— Вы так полагаете, господин ротмистр?
— Не полагаю — знаю. Мне это по должности положено. А вы, поди, и разрешения у этого Трапезникова не спросили?
— Не спросил. Даже если бы и было такое разрешение, все равно не спросил бы.
— Потому что не знали порядка?
— Не знал. Видит бог, не знал. И готов понести за это заслуженную кару. Так и передайте господину полковнику: очень
— Передам, непременно передам. А для вас это — урок!
Материала о личности, образе жизни и характере деятельности Лидии Бойковой в жандармском управлении было немало. Проанализировав и сгруппировав его по отдельным графам, Леонтьев получил следующее.
Бойкова Лидия Ивановна, дворянка, тридцати трех лет. Родилась в Калужской губернии, в Литвинском уезде, в имении Алферова. Окончила прогимназию в Калуге. Затем — педагогические курсы в Москве. Домашняя учительница. Дает частные уроки, чем и живет. Муж — дворянин Михаил Петрович Бойков, тридцати четырех лет, местожительство его неизвестно: находится на каторжных работах. Имеет трех дочерей Галину — 12 лет, Надежду — 10 лет, Анастасию — 6 лет. Из родных имеет: мать, трех братьев и двух сестер. Один из братьев — земский начальник, другой — акцизный чиновник, третий — секретарь присутствия по воинской повинности. Имение в 306 десятин заложено в Дворянском банке…
«Обычная для нашего времени дворянская семья, — размышлял над документами ротмистр Леонтьев. — Все выбились в люди, служат Отечеству, делают полезное дело. И как в этой нормальной добропорядочной семье могла появиться личность с совершенно иными взглядами и убеждениями? Причем — среди женщин! Или дело тут не в семье, а в воспитании, так сказать, общественном? В прогимназии училась вдали от дома, в гимназии и на курсах — тоже. Считай, с раннего детства вне семьи, вне ее доброго, устойчивого влияния. Однако без влияний — полезных или дурных — юность не обходится. Не обошлось и тут. И вот результат: женщине всего тридцать три года, и тринадцать из них прошли под строгим присмотром полиции. Много ли счастья в такой жизни?
«С Николаем Никитичем Беллониным, — читал он ее показания, — и его женой я совершенно не знакома. В квартиру Беллониных я попала совершенно случайно: спросить относительно урока, о котором узнала от своих знакомых. О том, что там проходило какое-то собрание, я не знала. Личности задержанных вместе со мной мне совершенно неизвестны… Ни к какой социалистической партии вообще, а к уфимской организации Российской социал-демократической рабочей партии в частности, я не принадлежу; если у вас на этот счет имеются какие-либо сведения, то я считаю их ложными. Деньги, двести рублей, отобранные при обыске в квартире, прошу вернуть и передать моей старшей дочери Галине…»
— Трое детей, а все туда же, в революцию, — покачал головой ротмистр. — И чего не сидится, чего неймется? Сначала мужа потеряла, сейчас, глядишь, и детей потеряет… А все из-за чего?
Через день о результатах проведенных допросов Леонтьев докладывал полковнику Яковлеву. Тот на спеша ознакомился с бумагами и, неодобрительно взглянув на своего помощника, протянул:
— Не густо, батенька мой, не густо… Чем порадуете еще?
Ротмистр хладнокровно пропустил мимо ушей это ехидное «порадуете» и доложил то, к чему пришел сам.