Бессмертники — цветы вечности
Шрифт:
«Бежать, надо бежать», — понял тогда Литвинцев. Но как бежать в его положении? Свиданий у него не бывает, с передачами к нему никто не ходит, — ведь в Уфе у него ни родных, ни знакомых нет. Товарищи на воле знают его версию и поддерживают ее, ограничиваясь короткими записками, которые он получает прямо в ладонь в полутьме тюремной церквушки. А в записку, что величиной с пуговицу, ни пилки, ни револьвера не завернешь. Тут нужны другие каналы…
«И все-таки при первой же возможности поставлю товарищей в известность, что думаю бежать, — решил он. — Как? Нужно подумать. Может, когда повезут на допрос в жандармское управление, может, прямо из тюремной
Они вышли в тюремный двор — он впереди, стражник с винтовкой сзади. Обезоружить этого увальня ему ничего не стоит, не успеет даже охнуть. Но что потом? Караульная команда в тюрьме большая, не добежишь до ворот — изрешетят пулями, как мишень на полигоне. Нет, так никуда не уйдешь…
Стояло свежее солнечное утро начала сентября. На чисто выметенный, выстланный камнем двор тюрьмы ложились длинные тени от окружавших ее построек. Выкатившись откуда-то из глубины тюремного городка, через всю площадь, направляясь к воротам, проследовала хозяйственная повозка. Пожилой привратник при ее появлении привычно загремел ключами, распахнул железные створки ворот и махнул рукой: проезжай, мол.
И тут двор наполнился грохотом выстрелов и криками. Группа арестантов, вооруженная автоматическими пистолетами и кинжалами, паля направо и налево, бросилась к воротам. В одном из них Литвинцев узнал вожака уфимских анархистов Павла Миловзорова. Потрясая оружием и подбадривая товарищей криками, он, видно, возглавлял это отчаянное предприятие. Длинные волосы его растрепались, красивое бескровно-бледное лицо точно светилось, а большие округлившиеся глаза горели яро и невидяще.
Литвинцев в замешательстве остановился. До ворот — рукой подать. Оглянулся — за спиной никого. Во дворе идет форменный бой, ни стражникам, ни надзирателям сейчас не до него. А ворота широко распахнуты. Раненый привратник корчится от боли у своей будки. Лучшего случая для побега не бывает. Вперед, Ваня Петров!
Спокойно застегивая пальто, Литвинцев не спеша подошел к воротам… и вышел на улицу. Грохот боя остался за его спиной. Не оглядываясь, Петро так же невозмутимо пересек улицу, прошел до перекрестка и, увидев приоткрытую калитку, юркнул во двор. Двор был пуст. В глубине его, среди усыпанных плодами яблонь, примыкая к забору соседнего двора, стояла баня. Он укрылся в бане и, приоткрыв окошко, стал вслушиваться в происходящее на улице.
А там все еще слышались выстрелы. От тюремных ворот они потянулись в сторону Гоголевской, — должно быть, анархистам удалось-таки вырваться за ворота и теперь они на бегу отстреливались от стражи. От души желая им удачи, Литвинцев вспомнил свою встречу с Миловзоровым и огорченно вздохнул:
— Эх, Павел, Павел, бедовая голова, ничего ты так и не понял. И все-таки я желаю тебе успеха. На худой, конец лучше пасть в открытом бою, чем болтаться в петле… Беги, братишка, беги!..
О трагическом исходе этой отчаянной схватки он узнает потом, сейчас же следовало хорошенько обдумать собственное положение. Что и говорить, ему сегодня крупно повезло! Но скоро в тюрьме спохватятся, начнут искать… Не найдя, доложат по начальству. Начальство предпримет какие-то меры… А он тут сиди, как в западне, жди. Хорошо, хозяев пока не видно. Но что будет, если кого-то вдруг потянет в баню? Ведь у него и оружия никакого нет…
Выстрелы на Гоголевской стихли. С улицы теперь доносились лишь приглушенные расстоянием голоса любопытствующих,
— Гражданы, тут у нас один политик утек, не видали?
Его спросили о приметах, и он сказал:
— Среднего роста, в черном пальто, брюки навыпуск… С усами!
Толпа что-то неясно прогудела в ответ и стала расходиться, ибо все самое интересное для нее уже кончилось. Оставшиеся на улице стражники и подоспевшие полицейские решили прочесать ближайшие, улицы и двинулись вдоль забора к калитке.
Для Литвинцева наступил критический момент. Сидеть в этой бане и дожидаться, когда его возьмут голыми руками, он не намеревался. Значит нужно что-то делать! Не теряя времени, он выбрался из своего укрытия и, прячась за баню, вскоре оказался у глухого забора. Заглянув, в соседний двор и найдя его вполне спокойным, он раздвинул подгнившие у земли доски и через образовавшуюся щель вполз в густые заросли смородины. Вернув забору его прежний вид, замаскировался, затаил дыхание и стал ждать.
Из двора, откуда он только что так удачно выбрался, слышались голоса его преследователей, оглушительное кудахтанье разгоняемых кур и испуганно-протестующие крики женщины, должно быть хозяйки:
— Чего вы тут делаете, антихристы? Какой вам в моем дому арестант? Ну, погодите, вот я вашему полицмейстеру все как есть об вас расскажу. Жаловаться губернатору буду!..
А непрошеные гости между тем делали свое дело. Обыскав весь дом, принялись за хозяйственные постройки, заглянули в погреб, в баню и, не солоно хлебавши, поплелись к калитке — на выход.
«Сейчас за этот двор примутся», — сообразил Литвинцев и тем же путем вернулся в первый, уже обысканный. Просидев там часа два-три, заправил брюки в сапоги, вывернул пальто синим цветом наверх (пригодилось-таки изобретение девушек из швейного заведения Стеши Токаревой!) и, как ни в чем не бывало, вышел на улицу.
Подвернувшийся извозчик подвез его до бельского откоса у водокачки. Здесь он спустился к реке, увидел за ней близкий, густой, дружно желтеющий осенний лес и наконец-то почувствовал себя на свободе. И верно: реку можно было переплыть на любой лодке или одолеть самому вплавь, а в лесу его никакие стражники уже не нашли бы.
Однако бежать из города не входило в планы Литвинцева. Здесь его дело. Здесь его друзья. Здесь и враги.
Вечером, поднявшись по знакомой тропинке на Средне-Волновую улицу, он постучался к Калининым. Открывшая ему Александра Егоровна, как всегда, ничему не удивилась, радостно захлопотала и, накормив ужином, принялась топить баню…
Литвинцев не переставал удивляться энергии и революционной одержимости матери Калинина. Совсем недавно отсюда, из своего дома, провожала она одного из товарищей сына на смертельно опасное дело — ликвидацию пристава Бамбурова, а потом здесь же, подвергаясь не меньшей опасности, укрывала его от полиции.
За два или три дня до побега Петра из тюремной больницы, через вырытый подземный ход, бежали четыре большевика во главе с членом подпольного комитета Иваном Кибардиным. Успех этого смелого предприятия обеспечил привлеченный ими уголовный арестант башкир Хасан, не одну неделю проведший в сыром и мокром подполе, в опасной и изнурительной работе. И всех пятерых в течение нескольких дней опять прятала у себя Александра Егоровна.