Бессмертники — цветы вечности
Шрифт:
На этой реке он вырос. На этой реке он научился зарабатывать свой хлеб и познал его цену. На этой реке он стал пролетарием, человеком, своим трудом создающим все сущее на земле, но низведенным несправедливой жизнью до того горького и позорного положения, которое сравнимо лишь с рабским.
Жизнь обошлась с ним не лучше и не хуже, чем с другими такими же молодыми пролетариями, и он был благодарен ей. Переходя из города в город, с завода на завод, он рано познал ее суровое лицо и решительно потянулся к тем, кто поставил себе целью изменить это лицо,
Первые встречи с такими людьми, первые захватывающие беседы в рабочих кружках, первые митинги и стачки… Они выковали его характер, закалили волю, приучили на все смотреть глазами своей правды, своего класса.
На цареву службу он ушел неисправимым бунтарем и «смутьяном». А там началось такое, чего бы прежде и на десять жизней хватило с избытком. Одним словом, революция…
Литвинцев курил, провожал глазами огоньки проплывавших мимо пароходов и вспоминал. Тепло и благодарно думалось о людях, с которыми сталкивала его жизнь. Светло и радостно мечталось о новых и новых делах, ведь для него революция не кончилась и, он уверен, не кончится никогда.
Очень хотелось бы опять вернуться на Урал. Попить чаю в теплом гостеприимном доме неугомонной Александры Егоровны. Поколдовать над новой адской машиной с тихим и вдумчивым Володей Густомесовым. Поводить за нос нахальных ищеек Леонтьева с молчаливым и смышленым Давлетом.
Но прежде всего — привезти оставленную на время «маневра» у Бойковых Ниночку. Варя за нее спокойна, а он нет. Ведь у Лидии Ивановны своих трое. К тому же и сама она живет в постоянной тревоге за завтрашний день…
— Петр! Что же ты так долго? Я тебя заждалась.
Появившаяся на пустынной палубе хрупкая женская фигурка радостно кинулась к нему.
— Вышел покурить, а пропал на час. Я уже тревожиться стала.
— О чем же тревожиться, Варя? Если на пароходе и есть крысы, то они совсем не с и н е г о цвета!
— Лучше бы не было никаких!
— Совершенно согласен… Однако пойдем в каюту, уже холодно.
— Сейчас… Посмотри, простор какой… Волга…
— Наша Волга. Ведь мы оба с тобой — волгари…
Он распахнул пальто, мягко привлек ее к себе и, заботливо кутая, уткнулся лицом в ее густые, раздуваемые ветром волосы.
Так они простояли довольно долго — тихие, радостно-смущенные, счастливые. Теперь они муж и жена. Если бы кто-то еще неделю назад взялся предсказать им судьбу, у него вряд ли хватило бы на такое фантазии. Да они и не поверили бы такому фантазеру! И тем больше теперь их счастье.
Глава двадцать девятая
Побег Литвинцева из тюрьмы не удивил ротмистра Леонтьева. Подвернись такой случай любому арестанту, бежал бы и он. Другое дело — побег группы недавно арестованного «Ивана Ивановича», по всему, одного из видных руководителей здешнего комитета эсдеков. Те неделями
Зато собственные дела стали его радовать. Не без помощи нового «сотрудника» филеры нащупали в Солдатском переулке явку какой-то организации. Если верить их докладам, гнездо большое, активно посещаемое. Пока не почувствовали слежки, нужно брать.
28 сентября в городе началась обширная полицейская ликвидация выявленных анархистских и эсеровских организаций. Нагрянули и в Солдатский переулок, в дом Савченко. Постучались в квартиру на первом этаже — никого. Привели хозяина-домовладельца.
— Где ваши жильцы, господин Савченко?
— Да еще вчера были, ваши благородия. Может отлучились куда?
— Кто снимает эту квартиру?
— Брат и сестра Кочергины из Мензелинска. По отзывам жены, вполне спокойные и порядочные люди.
— Ключи от квартиры имеются?
— Обязательно. Извольте…
Пропустив вперед пристава Брежедовского, Леонтьев вошел в квартиру и опасливо огляделся.
— Ну, Клементий Александрович, можете приступать. Мы, кажется, попали именно туда, куда хотели.
Пристав пригласил понятых и хозяина. Предупредил:
— Только прошу, господа, ничего не трогать: здесь бомбы!
Да, это были бомбы. К счастью, не заряженные. Тут же на столе лежали металлические осколки для начинки все тех же бомб. Рядом в полнейшем беспорядке валялась масса анархистской литературы. На стуле — пара перчаток: мужские лайковые и женские фильдекосовые на теплой подкладке. На спинке стула — черный репсовый и зеленый шерстяной галстуки, синяя бумазейная женская кофточка, на полу — носовой платок… В ящике стола нашлась целая кипа фальшивых паспортов. На полупустой этажерке — записная книжка с шифрами и какой-то альбом.
— Прошу прощения, но я просил ничего не трогать, господин ротмистр!..
Пристав заслонил собой этажерку так, как если бы он заслонял его самого от неминуемой гибели.
— Это не альбом, Иван Алексеевич, а очень интересная бомба. Так сказать, бомба-сюрприз. Не верите?
Не успел Леонтьев ответить, как пристав распахнул окно, осторожно поднес к нему альбом и, широко размахнувшись, выбросил его в пустой сад. В то же мгновение там словно разверзлась земля. Дом качнулся, пол поплыл под ногами. В саду среди молодых облетевших вишен образовалась большая дымящаяся воронка.
— Убедились? — торжествующе потер руки пристав.
— Хорош сюрприз, — побледнел ротмистр и полез в карман за папиросой…
Оформив необходимый в таких случаях протокол, вышли во двор. Подошли к другой двери. Постояли.
— А на втором этаже, господин Савченко, у вас тоже квартира? — спросил Леонтьев.
— Совершенно верно, квартира. Тоже изволите посмотреть? — услужливо подкатился перепуганный случившимся хозяин.
— Кто снимает?
— Некий Иван Ложкарев… Мастер по часовому делу… Один…