Бессмертный мятежник

Плеханов Андрей Вячеславович

– Это очень просто. Стань Духом, и ты поймешь.

– Опять ты лжешь, Мятежник. Я старался, из кожи вон лез, чтобы соответствовать ноше, которую ты бесцеременно взвалил на мои плечи. Я принял твои условия, я стал твоим слугой, я переступил через свою гордость и мироощущение, чтобы стать машиной для убийства Духов!

– Ничего подобного! Ты сопротивлялся, как мог. Единственное, о чем ты заботился – чтобы остаться самим собой. Да, ты научился мелким магическим фокусам, овладел в полной мере своим человеческим телом, измененным моим присутствием. Ты изучил книги в попытке получить знание. Ты стал достаточно сильным, чтобы считать себя выше любого человека из ныне живущих. Но всего этого недостаточно, чтобы нанести хотя бы незначительную царапину

Духу Тьмы. Ты вел двойную игру – тебе просто понравилось быть сверхчеловеком, признайся? Почему же ты недоволен, что Абаси лишь унизил тебя? Он мог бы содрать с тебя шкуру живьем, и ты ничего не смог бы поделать…

– А ты? Разве твое поведение можно назвать последовательным? Почему ты заставил забыть меня Имя? Почему отобрал у меня Нуклеус и серебряный крест? Почему снял защиту, когда Лека выстрелила мне в голову? Я вышел из строя надолго, я едва не стал жертвой Абаси. Только чудо спасло меня, и тебя вместе со мной!

– Это было необходимо. Нужно было, чтобы ты вылупился из яйца.

– Что?!

– Когда ты получил зачатки силы от Алексея, ты был словно эмбрион, зародыш, туго свернутый внутри яйца. Твое существование в то время можно было назвать полубессознательным. Потом ты подрос, разорвал оболочки, и обнаружил, что являешься птенцом – пушистым, уверенным в том, что белая скорлупа, которая окружает тебя со всех сторон, и есть весь мир – конечный, как любая сфера, теплый и вполне удобный для проживания. Но мир твой треснул, разлетелся вдребезги, как скорлупа под ботинком, и ты понял, что существует холодный воздух, которым надо дышать, еда, за которую надо драться с другими птенцами, враги, от которых нужно спасаться. А кроме того, существуют создания, стоящие над тобой, которые решают – жить тебе дальше или вариться в супе.

– И что же, великий хозяин? Как ты решишь мою судьбу?

– Ты сам решишь ее. К сожалению, я не могу быть твоим хозяином, полностью уничтожив твое сознание и завладев твоей телесной оболочкой.

– Ты бы хотел этого?

– Да. – Мятежника нельзя было упрекнуть в неоткровенности. – Это решило бы многие проблемы. Наверное, тогда я навсегда закрыл бы Врата и остался бы жить навечно в обличье человека, меняя тела раз в несколько сот лет. Но удар Нокки-Тексатля, Первого Из Пожирателей, убил во мне такую способность. И теперь я способен только дать тебе выбор.

– Ты не спрашивал моего согласия, когда отнял у меня Имя и атрибуты!

– Ты сам отнял их у себя. И Имя, и Крест, и Нуклеус – вещи, не подчиняющиеся законам материального мира. Они могут только создать видимость материальности. Но суть их – магия.

– Что такое магия? Каждый волен толковать это слово по собственному разумению.

– Магия – то, что рождается на стыке. Цветной мир лишен собственной магии, электроны вращаются здесь вокруг ядер, атомы составляют молекулы, самая огромная гора на планете состоит из того же вещества, что и ничтожный камень у тебя под ногами. Люди достаточно хорошо познали законы Цветного Мира, описали его в безошибочных формулах физики и математических тождествах. Здесь нет места чудесам: любое волшебство можно распотрошить, разложить по полочкам, и повторить в качестве научного эксперимента. Но иногда так случается, что призрачная мембрана, отделяющая Тонкие Миры от Мира Цветного, рвется. И тогда на свет божий рождаются артефакты – предметы, находящиеся сразу в двух вселенных и подчиняющиеся законам то одного, то другого мира в зависимости от желания существа, управляющего ими. И тогда еле заметный выдох может превратиться в ураган, заставляющий моря выплескиваться из своих берегов, а слово, сказанное в нужный час, оденет тело человека в броню и сделает его неуязвимым.

– И эти артефакты ушли обратно в Мир Тьмы?

– Нет. Просто ты изгнал из себя способность воспринимать их – внутренне ты решил, что Имя, Крест, Нуклеус – твои враги. Вспомни, что ты сделал с Ядром?

– Выкинул его в окно. Но я… Мне кажется, что я доброжелательно был настроен к Нуклеусу. Я думал,

что он вернется ко мне. Почему же тогда не пропали Меч, Тинснейк, серебряные зеркала и кольца?

– Это артефакты низшего порядка, они не обладают разумом в общедоступном понимании этого слова – только Силой. И легко могут потерять силу, если взявший их попытается применить их против их назначения.

– Вот, значит, как, – пробормотал Демид. – Снова я все дело испортил. Слушай, Мятежник, почему ты вернулся? Если я настолько безнадежен и упрям, как осел, зачем тебе терять время со мной?

– Потому что сделать то, что нужно, можешь только ты. Я знаю тебя достаточно, чтобы смириться с твоим упрямством, и не напрасно столетия ждал твоего нового прихода. Наступило время, пришла пора. Перелом в тебе произошел.

– Какой перелом?

Вопрос повис в воздухе, но Демид сам знал ответ на него. Да, он изменился, он переступил через порог жестокости. Враг Мятежника стал теперь и его врагом! Демид заложил бы свою душу – хоть Дьяволу, хоть Мятежнику, лишь бы узнать способ, как добраться до настоящей субстанции Абаси и запустить свои зубы в его нежную, не защищенную человеческой плотью шею. Он хотел растоптать врага, унизить его собственной беспомощностью и убить, вкусив полную сладость триумфа.

– Пора, – сказал Мятежник. – Надо доделать то, что ты не доделал в Пекине, Лю Дэань. Теперь Ключ Судьи в твоих руках, и ты имеешь шанс. Отбрось сомнения, вытяни руку.

– Подожди… – светлое пятно появилось посреди мрака и ослепило Демида, превратив в пылающий огонь его сетчатку. – Подожди! Что ты сказал? Что я не доделал? Я не мог…

– Вытяни руку. – Голос стал намного слабее, он удалялся, растворяясь в бесконечном пространстве. – Вытяни руку. Ты готов…

Демид не мог пошевелить и пальцем. Но он захотел. Где-то там, в Цветном Мире, на Земле, в Волчьем Логе, тело его протянуло руку и разжало пальцы. Оно тянулось рукою через тысячелетия войн и примирений, через миллионы километров дорог, замешенных жидкой грязью, оно пронзало тысячи сознаний, надежд, вожделений и скрытых надежд в ожидании дара.

И камень лег на эту ладонь. Теплый, несмотря на лютый мороз.

***Демид открыл глаза. Нуклеус лежал в его руке.

ГЛАВА 18.

Демид уехал со своим китайцем, а Леку оставил в городе – следить за событиями. Ерундой это было, конечно. "Следить за событиями!" – сказал тоже… Причину нашел, чтобы отвязаться.

Демид сильно изменился после той ночи, когда разгромили Ираклия. И раньше на него, бывало, находили периоды суровости, но он быстро отходил, снова начинал улыбаться и отпускать свои шуточки, за которые Лека могла простить ему все, что угодно. Теперь же началось настоящее великое оледенение. Наверное, меховой костюм все же не спас Демида от холода той ночью, душа его замерзла и никак не могла оттаять. Пожалуй, то, что Демид уехал, было даже лучше – Леке не нужно было глядеть в его неподвижные глаза. Она сидела на диване, свернувшись калачиком и вспоминала того Дему, которого любила – умного, взрывоопасного, и очень доброго, несмотря на напускную суровость.

– Демка, Демка… – Лека взяла в руки фотографию, сделанную в Венеции. Там, на снимке, Демид хохотал во все горло, облапив Леку, одетую в костюм Жозефины. Сам Демид был облачен в клетчатое трико Арлекина, шутовской колпак с бубенчиками сполз ему на ухо. Шпиль средневекового собора подпирал небо, площадь Сан Марко была вымощена каменными плитами и белые голуби ходили по ним, собирая хлебные крошки. Лека вздохнула.

– Демка. Я потеряю тебя, да? Навсегда? Я не вписалась в твою игру, не оправдала надежд… Да, да, да. – Она поставила фотографию на стол, на глаза ее навернулись слезы. – Но ты ведь любишь меня, да, Демид? Ты всегда возвращался ко мне после своих свинских похождений. Ты хороший, Демка, не притворяйся, что ты – плохой. Просто ты бережешь меня. Только какой в этом толк? Если ты погибнешь, что за жизнь у меня будет?