Бессонница (др.перевод)
Шрифт:
Например, эти маленькие пузыречки под Мостом Поцелуев. Однажды он пошел погулять в Бэсси-парк, это было в июле. Зашел под мост, чтобы отдохнуть в тенечке и переждать дневную жару. Он уже достаточно удобно устроился и только потом заметил маленькую кучку разбитых стекол в речушке, которая текла под мостом. Он поднял какую-то палку, раздвинул траву и обнаружил шесть или восемь крошечных бутылочек. В одной из них, на самом дне, был какой-то белый порошок. Ральф поднял ее и долго вертел в руках, а потом до него дошло, что это такое – остатки крэк-вечеринки. Он выронил бутылочку, как будто она неожиданно раскалилась. Он все еще помнил то потрясение, которое испытал тогда, неудачную попытку убедить себя, что он сошел с ума, что это просто не может быть то, что он думает – не в этом задрипанном городишке в двухстах пятидесяти милях от Бостона. Это была защитная реакция организма,
Сейчас он почувствовал нечто подобное.
– Гарольд сказал, что они собирались «свозить меня в Бангор» и показать одно место, – продолжала Луиза. – Теперь он не возит меня просто так, он меня по местам возит, бред какой. У них с собой была куча брошюр, и когда они мне сказали про эту поездку, Дженет сразу их вытащила…
– Погоди, не так быстро. Какое место? Какие брошюры?
– Извини, я сама себя обгоняю, да? Это место в Бангоре, называется Ривервью-Эстейтс.
Ральф знал это название, у него у самого была такая брошюра. Обыкновенная рекламная макулатура, которую рассылают по почте, предназначенная для людей старше шестидесяти пяти. Они с Макговерном еще смеялись на эту тему… но смех был какой-то натянутый, неестественный – как у детей, когда они проходят мимо кладбища.
– Черт, Луиза… это же дом престарелых, да?
– Нет, сэр! – сказала она, сделав невинные глаза. – Я тоже им так сказала, но они мне быстренько все разъяснили. Нет, Ральф, Ривервью-Эстейтс – это кондоминиум для общественно-активных граждан старшего возраста! И когда Гарольд это сказал, я сказала: «Да неужели?! Тогда послушай: можно, конечно, взять вишневый пирожок из «Макдоналдса», положить его на серебряное блюдо и назвать все это французским тортом, но он как был пирожком из «Макдоналдса», так им и останется, насколько я понимаю». И когда я это сказала, Гарольд начал шипеть и кипеть, а Джен лишь улыбнулась мне этой своей гаденькой сладкой улыбочкой. Она ее бережет специально для таких случаев, наверное, потому что знает, как меня это бесит. В общем, она улыбается и говорит: «Но вы все равно посмотрите брошюры, мама Луиза. Вас это не затруднит, а мы ради этого брали отгул на работе и ехали сюда. Все же не ближний свет».
– Да, как будто Дерри – это центр Африки, – пробормотал Ральф.
Луиза взяла его руку и сказала фразу, от которой его опять разобрал смех:
– Да, для нее это именно центр Африки!
– А когда ты узнала, что Литчфилд проболтался: до или после того? – спросил Ральф, он специально использовал то же слово, что до этого произнесла Луиза. Ему показалось, что для этой ситуации оно подходит как нельзя лучше. «Нарушил профессиональную тайну» было бы слишком вычурно для того, что он сделал. Все было гораздо проще: Литчфилд именно проболтался, потому что он просто трепло.
– После. Я подумала, что с меня действительно не убудет, если я просмотрю эти брошюры, в конце концов они проехали сорок миль, чтобы мне их показать. Вот я их и смотрела, пока они ели, что я наготовила – съели все, подчистую, между прочим, – и пили кофе. То еще местечко, этот Ривервью. У них там медицинская обслуга дежурит 24 часа в сутки. Собственная кухня. Когда ты к ним вселяешься, тебя обследуют и решают, что тебе можно кушать, а что нельзя. Какие-то Красные диеты, Синие диеты, Зеленые диеты и даже Желтые. Там были еще какие-то цвета, я всего не запомнила. А-а, да: желтая – для диабетиков, синяя – для людей с избыточным весом.
Ральф задумался о сбалансированном трехразовом питании на всю оставшуюся жизнь – никаких больше пицц с острым соусом от Гамбино, никаких сандвичей из «Кофейника», никаких чизбургеров из «Мексико Милт» – и решил, что подобная перспектива его не прельщает.
– А еще, – чуть ли не радостно добавила Луиза, – у них там какая-то пневмотрубосистема, которая доставляет таблетки прямо на кухню. Гениальное изобретение, правда, Ральф?
– Нет, не правда, – мрачно отозвался он.
– Нет-нет, правда. Это гениально. Это технология будущего. Там еще есть компьютер, который за всем следит, и у него точно нет никакой заторможенности когнитивных способностей. Еще у них есть специальный автобус, который дважды в неделю возит тамошних обитателей на всякие там экскурсии и за покупками, потому что водить машину им запрещено.
– А вот это действительно гениально, – усмехнулся Ральф, слегка
Она даже не улыбнулась, хотя он очень хотел ее рассмешить.
– А фотографии там… от этих картинок мне вообще стало не по себе. Старушки, играющие в канасту. Старички, кидающие подкову. И все вместе в большой, обитой сосновыми досками комнате отдыха, которая у них там называется Ривер-Холл. Какое замечательное название, правда, Ральф? Ривер-Холл.
– Да нормальное вроде название. Речной зал.
– Ага, звучит, как название таинственной комнаты в заколдованном сказочном замке. Но я бывала в гостях у своей подруги в «Земляничных полянах» – это дом престарелых в Скоухегане, – я знаю, что собой представляют эти комнаты отдыха, как бы их ни называли. Везде одно и то же: настольные игры в углу, паззлы, в которых обязательно не хватает пяти или шести кусочков, телевизор с неизменными мыльными операми. Всегда только мыльные оперы, и никаких тебе фильмов, где красивые молодые люди срывают с себя красивую одежду и катаются по полу в страстных объятиях. В таких комнатах всегда пахнет мастикой… и мочой… и дешевенькими акварельными красками в таких длинных жестяных коробочках… и отчаянием.
Луиза внимательно посмотрела на Ральфа.
– Мне только шестьдесят восемь, Ральф. Я знаю, что для нашего фонтанирующего молодостью бодрого доктора это слишком много, но для меня это вполне нормально, моей маме было девяносто два, когда она умерла – это было в прошлом году. А отец умер в восемьдесят шесть. В нашей семьей умереть в восемьдесят лет – это считается рано… и если мне предстоит провести еще девятнадцать лет жизни в месте, где обед объявляют по матюгальнику, я просто сойду с ума.
– Я бы тоже не выдержал.
– Но я посмотрела, хотя бы даже из вежливости. Когда я закончила, я сложила брошюрки в аккуратную стопку и вручила их Джен. Я поблагодарила ее и сказала, что все это было очень интересно. Она кивнула, улыбнулась и убрала их обратно в сумочку. Я думала, что это уже конец представления, но тут Гарольд сказал: «Надевай пальто, мама». На секунду я так испугалась, что у меня перехватило дыхание, я подумала, что они меня туда уже записали! И мне показалось, что если я не поеду сама, по доброй воле, Гарольд откроет дверь, и там будут стоять несколько вежливых молодых людей в белых халатах, один из них улыбнется и скажет: «Не волнуйтесь, миссис Чесс, все будет хорошо. Когда вы получите первую порцию своих таблеток по нашему уникальному пневмотрубопроводу, вам уже ничего больше не будет нужно». «Я не хочу надевать пальто», – сказала я Гарольду, причем попыталась сказать таким тоном, которым я говорила, когда он был маленьким, но я настолько разволновалась, что не смогла справиться с собственным голосом. «Я передумала ехать кататься. Мне сегодня так много всего надо сделать», – сказала я. А Джен рассмеялась этим противным смехом, который я ненавижу еще даже больше, чем ее приторную улыбочку, и сказала: «Но почему, мама Луиза? Что такого уж важного может быть у вас в жизни, что вы даже не можете съездить с нами в Бангор, после того как мы – очень занятые, кстати, люди – все-таки нашли время и приехали сюда к вам». Я эту женщину всегда на дух не выносила. И она меня, кажется, тоже. А что делать, так часто бывает, когда свекровь и невестка не любят друг друга. В любом случае я им сказала, что мне, например, надо вымыть полы на кухне. «Вы посмотрите, – сказала я им. – Тут же грязно, как черт знает где». А Гарольд сказал: «Да ладно тебе, мама. Ты же не сможешь отправить нас восвояси ни с чем, когда мы столько старались и нашли время приехать сюда за тобой». А я сказала, что они меня не упекут в дом престарелых. Пусть даже об этом не думают. Я живу в Дерри тридцать пять лет, половину жизни. Здесь все мои друзья, здесь мое все, и я никуда не уеду. Они переглянулись в точности, как родители, когда их ребенок неожиданно начинает капризничать. Дженет погладила меня по плечу и сказала: «Не волнуйтесь вы так, мама Луиза. Мы только хотим, чтобы вы посмотрели. Ведь посмотреть – это несложно, правда? И ни к чему не обязывает». Как будто бы она снова рассчитывала на то, что я соглашусь пусть даже из вежливости, как с брошюрами. И когда я это поняла, мне стало гораздо легче. Я должна была сразу понять, что они не могут меня заставить переехать в дом престарелых. Хотя бы уже потому, что им нечем платить за мое содержание там. Они рассчитывали на деньги мистера Чесса – на его пенсию и страховку, которые я получаю, потому что он умер на работе.