Бессонница
Шрифт:
– Хорошо, - говорит она, убедившись, что сказано все. - Но сперва я должна сама поговорить с Илюшей.
Обратно мы идем другим путем. Бета и Алексей заворачивают к домику, где живет Илья, а я захожу за своим несессером и отправляюсь к Вассе. Дверь вдовинской квартиры открыта настежь. Вхожу в просторные сенцы. Газовая плита с баллоном. На грубо сколоченном столе шаткая башня из эмалированных кастрюль и пузатые банки с соленьями, в углу железный умывальник и помойное ведро с плавающей в нем яичной скорлупой. Здесь же вход на застекленную веранду, отгороженную
– А, Олег! Ты все-таки соизволил нанести мне визит? - Бедняга пытается выжать из себя иронию.
– Рассматривай его как визит врача, - говорю я нарочно ворчливо и присаживаюсь на стоящий рядом табурет.
– Вот как? - Кривя губы, она разглядывает мой несессер. - Не рано ли? Ведь ты, кажется, патологоанатом?
– Патологоанатомы тоже врачи. И самые универсальные - они учатся на ошибках всех других врачей. Не морочь мне голову, мать, и дай смерить давление. Пикироваться будем потом.
Мой генеральский тон столь же вымучен, как ее ирония, но производит впечатление. Она выпрастывает из-под одеяла голую руку, и я надеваю манжету бароскопа. Давление как будто приличное, пульс немного частит. После некоторого сопротивления она позволяет прослушать тоны сердца.
– Что ты принимаешь? - спрашиваю я.
– Не помню. Давали что-то...
На столе лежит патрончик с таблетками. Нитроглицерин. Гляжу на лиловый штампик - срок годности давно истек. С таким же успехом она могла принимать соду.
– Вот что, Васса Ефимовна, - говорю я. - Я, конечно, могу сделать тебе укол. Но особой нужды в этом нет. Полежи.
– Ты тоже считаешь, что у меня никакого спазма не было?
Я прекрасно понимаю, что значит "тоже", но нарочно пропускаю мимо ушей.
– Наверно, был. Но сейчас тебе нужен покой и больше ничего.
– Покой? Может быть, ты заодно укажешь аптеку, где его взять?
Я уже готов огрызнуться, но вовремя замечаю - по щекам Вассы катятся крупные слезы. Мне стыдно.
– Полежи, полежи. За тобой кто-нибудь присматривает?
– Только Оля-маленькая. Чудная девочка. Разрывается между мной и Галиной.
– А что с Галей?
– Откуда я знаю? Мне ничего не говорят. Ни муж, ни дочь. Все как бешеные. А от меня бегают. Я никому не нужна.
Молчу. Вероятно, так оно и есть. Даже я знаю больше Вассы, и всякое утешительное слово, какое я смогу из себя выдавить, будет такой же фальшью, как мой вопрос о Гале.
Васса приподнимается на локтях, одеяло сползает, и я впервые замечаю то, о чем не думал, когда прослушивал топы сердца. Тело немолодой женщины. Бледность покровов. Лишний жир. А ведь она ровесница Беты. Боязливо оглянувшись, Васса шепчет:
– Слушай,
Мне жалко Вассу, но в этом доме мне надо вести себя политично, и я помалкиваю. Васса смотрит на меня просяще, настойчиво, и я не выдерживаю:
– Спроси кого-нибудь другого. Я здесь человек посторонний.
Убедившись, что от меня толку мало, Васса откидывается на подушки и прикрывает глаза.
– Я хуже, чем посторонняя, - вздыхает она. - Двадцать три года смотрела Николаю в рот. Куда он, туда и я следом, как Санчо Панчо какой...
– Что ж тут плохого...
– Я-то Панчо, да он-то не Дон Кихот.
– Кто же он?
– Не знаю, глупа, видно. Отец с дочерью все время цепляются. Заступлюсь за отца - молчи, не понимаешь; за дочь заступлюсь - опять не так сказала. Я всем не ко двору... Ладно, Олег, - говорит она устало. - Спасибо, что зашел. Храни тебя бог.
Выходя за калитку, слышу: окликают по имени-отчеству. Оглядываюсь и вижу Олю-маленькую. Она догоняет меня.
– Я была с Галей и не слышала, как вы пришли. Можно, я вас провожу?
Провожать меня некуда, я иду в соседний дом, поэтому предлагаю присесть на скамейку против входа в контору. Девочка очень волнуется, и, чтоб помочь ей, начинаю я.
– Хотите поговорить?
– Да.
– О Вассе Ефимовне?
– Да. То есть нет. О ней тоже. Скажите, это не инфаркт?
– По-моему, нет. Просто сосудики среагировали на какой-то стресс. Нужен покой. Только не спрашивайте меня, где его взять. Я не знаю.
Мы сидим рядом. Вблизи еще виднее сходство с Ольгой. Мать лучше, но девочка, пожалуй, занятнее. Худенькая и даже чуточку сутулая, но это не делает ее неуклюжей, есть в ней какое-то угловатое изящество. Эпитет "какое-то" - свидетельство беспомощности пишущего, но я в самом деле не в силах определить, что в этой девчонке так привлекательно. Нервна, но умеет держать себя в руках.
– Это, наверное, нехорошо, что я начала не с Вассы Ефимовны. Но Гале тоже очень плохо, и она моя самая близкая подруга.
– Так, значит, вы хотели говорить о Гале?
– Да.
– Но ведь я ее совсем не знаю...
– Она очень хорошая. Правда, очень. Я знаю, она бывает жесткая, даже грубая, это у нее от... Я не люблю Николая Митрофановича, - признается она низким шепотом. - Но внутри Галька совсем другая, она горячая, справедливая и сама ужасно страдает от своего характера.
– Верю. Но чем я могу помочь?
– Олег Антонович! - Оля поворачивается ко мне, ее милое лицо выражает мольбу и пламенную веру. - Они должны помириться. Сделайте так, чтоб он ее простил.
– Но почему ты думаешь... - Я тут же поправляюсь: - Но почему вы думаете, что он меня послушает?
– Потому что вы умный и добрый, вас все уважают...
– Кто это вам сказал?
Вопрос ненужный, кокетливый, но сказанного не вернешь. Оля улыбается краешком рта.
– Не важно кто... Я сама знаю: если вы захотите, вы сможете.