Бессонница

Крон Александр Александрович

"Милый мой дружок!

Ты единственный, перед кем я обязан отчетом в своих поступках, и хотя то, что я собираюсь сделать, наверно, огорчит тебя, я должен привести тебе свои резоны. Ты скажешь, что они дурацкие, но я все же не теряю надежды, что ты поймешь, а следовательно, и простишь меня, как прощал уже много раз. Я никогда не объяснялся тебе в любви и не лез с выражениями благодарности, но сегодня, расставаясь с тобой, и, может быть, надолго, я хочу сказать, что обязан тебе больше чем жизнью, благодаря тебе я не окончательно потерял веру в homo sapiens, хотя и не все представители этого вида достаточно далеко ушли от обезьян. Я бы мог сказать и больше, но у меня мало времени, а мне еще надо объяснить тебе мое бегство.

Я честно старался выжать из себя обещанные тридцать строк и вдруг понял, что не смогу, этому противится все мое естество. Не думай, что мною овладело что-нибудь вроде страха или жалости, я ничего не боюсь и,

будь ситуация несколько иной, был бы беспощаден. Я не чувствую к своему шефу никакой благодарности и прекрасно понимаю, что наш симбиоз был, по существу, нечистоплотной сделкой. Я волен был на нее не идти, волен разорвать, но использовать изменившуюся ситуацию для того, чтобы взять своего партнера за горло, это значило бы стать с ним на один уровень, а может быть, и ниже. К тому же этот человек до недавнего времени находился со мной в некотором свойстве (ударение на последнем слоге), и мне отвратительна мысль, что кто-то может увидеть в моих поступках что-либо похожее на месть. Мстить, даже косвенно, я не хочу. Ты назовешь это чистоплюйством и, пожалуй, будешь прав, но уж позволь мне такую роскошь, актерство не оставляет меня, я давно ни во что не играл, имею я право поиграть в великодушие? Короче говоря, я отрясаю прах со своих ног и удираю. У тебя хватит ума и такта не искать меня, к тому же я сам не знаю, куда направлю свои хромые стопы. Страна велика, и люди с головой, а я имею нахальство причислять себя к этой категории, нужны везде. Не бойся - я не пропаду. Ты не только был мне жизненной опорой, но и кой-чему научил. Я теперь мужчина самостоятельный. Как сложится моя жизнь - не загадываю и никаких гарантий не даю, единственное, что я тебе твердо обещаю, - не пить. Ну, может быть, хвачу когда в получку, чтоб не отрываться от широких масс. Но в одиночку никогда. И сейчас, когда я пишу эти строки, я совершенно трезв. Даже чересчур.

Обнимаю тебя, дорогой мой человек. Мой неизбывный оптимизм подсказывает мне, что мы еще увидимся с тобой на этой слабо оборудованной для веселья, но милой моему сердцу планете. Передай мой привет Дусе, Владимиру Степановичу и особо - Елизавете Игнатьевне и Олегу. С Олегом я был груб и, наверно, не вполне справедлив, скажи, что я прошу у него прощения, и пусть он сам решит, какую часть сказанных мной слов я должен взять обратно. Человек он хороший, но слишком благополучный".

Закорючка, похожая на букву "И". Бумага серая, почерк как у левши. Фонарь слегка покачивается, отчего рябит в глазах. Дочитав до конца, мы продолжаем стоять под фонарем, тупо уставившись друг в друга. Первым приходит в себя Алексей.

–  Чертов болван! - выпаливает он. Интонация смешанная: сквозь злость просвечивает восхищение. Несколько секунд он размышляет, запустив пятерню в свои патлы. - Ладно, Леша, здесь мы с тобой все равно ничего не решим. Нужна бабская консультация. Они нашего брата тоньше понимают.

Мы возвращаемся в дом. Бета уже одета по-дорожному и сидит у Дуси. Вид у обеих женщин встревоженный. Они заставляют Алексея прочитать письмо вслух. Затем мы совещаемся. Спорить, собственно, не о чем: разыскивать Илью бесполезно, действовать против его воли - невозможно. Расходимся мы только в одном - надо ли показать письмо Гале? Мы с Алексеем считаем: надо; Дуся колеблется.

–  Не надо, - решительно говорит Бета. - В письме о ней ни слова, женщине это трудно перенести.

И мы подчиняемся, хотя она в явном меньшинстве.

Алексей вносит в комнату кипящий самовар, сразу становится уютно, мы пьем чай по видимости неторопливо, но в ощущении боевой готовности. В разгар чаепития деликатно крякает клаксон, в окошке мелькает луч автомобильной фары, Дуся выбегает и возвращается с пожилым степенным водителем. Зная здешние дороги, шофер приехал с большим запасом времени, и мы собираемся не спеша. Выходим на крыльцо. Темно и прохладно. В конторе и во вдовинской квартире не светится ни одно оконце, дом кажется покинутым. Нас ждет уже несколько старомодный, но просторный ЗИС, и только когда мы, расцеловавшись с Алексеем и Дусей, залезаем в его приятно пахнущее кожей нутро и шофер включает мотор, мы видим в луче вспыхнувшей фары стремительно бегущую к нам девичью фигурку. Я скорое угадываю, чем узнаю Олю-маленькую. Бета выходит из машины, и минуты две они шепчутся. Затем дверца вновь открывается, Бета проскальзывает на свое место, и при свете приборной доски я ловлю Олину милую улыбку и прощальный взмах руки.

Едем мы без всяких происшествий. Старенький ЗИС мужественно борется с ухабами и колдобинами, наконец выскакивает на шоссейную дорогу, и стрелка на приборной доске сразу прыгает на стокилометровую отметку. Я радуюсь скорости, и Бета, как мне кажется, тоже. Быстрота снимает напряжение, в каком мы прожили весь этот день.

Я не видел ни города, ни вокзала. Шофер подвез нас не к главному подъезду, а к какому-то служебному входу. Пришлось долго звонить. Наконец за застекленной дверцей вспыхнул

слабый свет и на пороге показалась суровая женщина в форменной тужурке и тапочках. После недолгого препирательства наши интересы представлял степенный водитель - мы были допущены в просторную и совершенно пустую комнату, обставленную с унылым великолепием подмосковного санатория - тяжелые плюшевые драпировки, кадки и жардиньерки с жестколистными растениями, аквариум с рыбками, неподъемной тяжести кресла и круглый стол с аккуратно разложенными журнальчиками. Шофер желает нам счастливого пути, суровая женщина запирает за ним дверь на засов и после некоторого колебания прибавляет света в люстре. Мы остаемся одни. Я подхожу к окну и разглядываю квадратный циферблат вокзальных часов и влажный асфальт пустого перрона, до поезда еще около часа, и на платформы не пускают. У нас есть полная возможность поговорить, но почему-то не хочется. Зал неуютный, гулкий. Бета лениво листает какой-то профсоюзный журнальчик, но явно думает про свое. Я изучаю по висящей на стене диаграмме динамику роста производственных мощностей республики и одновременно пытаюсь вспомнить и связать между собой основные события дня. По дороге на вокзал только присутствие третьего человека удерживало меня от соблазна напомнить Бете, как прав был я, говоря о невозможности любого альянса с Вдовиным, и как наивна была она, надеясь на его нравственное возрождение. Теперь мы одни, но я молчу, понимая, что это было бы невеликодушно, а главное, бесцельно, в своем неприятии Вдовина мы сегодня едины. Я даже приблизительно не догадываюсь, что ждет нас в Москве, но почему-то уверен: Бета не откажется от борьбы и, следовательно, ей по-прежнему нужна моя помощь.

Минут через двадцать суровая женщина впускает маленького, но очень важного человека в идеально отглаженном коверкотовом плаще и мягкой шляпе. По случаю его появления зажигаются стенные бра. Человек отпускает шофера, внесшего его чемоданчик, неодобрительно оглядывает заправленные в сапоги брюки Беты и мою видавшую виды лыжную куртку, садится в угол, вынимает из кармана газету и замыкается в гордом молчании. Его присутствие нас окончательно замораживает, и мы искренне радуемся, когда в чисто вымытых стеклах зала замелькали огни подошедшего поезда. Празднично освещенный спальный вагон останавливается прямо против наших окон, и через минуту мы в двухместном купе, среди зеркал, красного дерева и по-корабельному надраенной меди. Вагон довоенной постройки, из тех уже несколько старомодных, но уютных "международных", в каких ездили еще горьковские хлебные воротилы и бунинские прогоревшие аристократы. Верхняя полка под прямым углом к нижней, под ней удобное кресло и настольная лампа со сборчатым на манер китайского фонарика абажуром, льющая молочный, слегка подкрашенный теплым оранжевым тоном свет. Здесь же дверца во встроенный между двумя купе умывальник. Бета хочет переодеться, я выхожу в коридор и через толстое оконное стекло наблюдаю за заполнившей перрон толпой пассажиров. Привычно, как на эскалаторе метро, отмечаю генотип, биологический возраст. Постепенно перрон пустеет, поезд мягко трогается, и, уже отвернувшись от окна, я боковым зрением вижу две стремительно обгоняющие нас легкие фигуры. Вероятно, им удалось вскочить в свой вагон на ходу, потому что больше я их не вижу.

Вернувшись в купе, я не застаю Беты и на секунду пугаюсь. Затем слышу шум льющейся воды и успокаиваюсь - Бета в умывальнике. Проводник, такой же немолодой и вежливый, как привезший нас шофер, приносит крепкий чай в тонкостенных, вымытых до блеска стаканах. Как всегда, с отходом поезда предотъездное напряжение спадает, мешает моему кейфу только одна неоформленная, но от этого еще более беспокойная мысль - в том, как уверенно, но слегка припадая на одну ногу, бежала первая девушка, что-то показалось мне знакомым. Возвращается Бета, посвежевшая после умывания, и мы с наслаждением пьем горячий чай.

–  Знаешь, - говорю я, глупо посмеиваясь, - у меня такое впечатление, что с нами в одном поезде едут Галя и Оля.

–  Впечатление? Ты их видел?

–  Мне показалось, что они промелькнули в окне.

–  Ты что же, не веришь своим глазам?

–  Привык верить. Но ведь это невозможно?

–  Почему? Вездеход на лесных дорогах даже лучше ЗИСа.

Бета улыбается, и я вспыхиваю.

–  Ты знала?

–  Нет. Но очень ясно представляю себе, что произошло. Галка поругалась с отцом, вывела из гаража вездеход и рванула вдогонку за Илюшей. Она девица с характером.

–  Ну а Оля?

–  Что Оля? Оля - верная подруга.

–  Прелестная девочка, - говорю я.

–  Мне тоже нравится, - отзывается Бета с неожиданной иронией. - Да, кстати... - Она вынимает из сумки и протягивает мне нечто завернутое в бумагу. - Это тебе.

Разворачиваю и вижу гладко отполированный ветвистый сучок какого-то твердого, как самшит, дерева. И только приглядевшись, понимаю, что это статуэтка - фантастический тонконогий звереныш, не то жирафенок, не то олененок с наивным и веселым оскалом.