Бесстыдница (Эксгибиционистка)
Шрифт:
– Он у себя?
Летти кивнула и показала рукой, что он может заходить. И тут же, завершая жест, перевела рукой каретку. Чертовски угнетающая расторопность, подумал Овертон. Классический пример беспрекословной исполнительности, которую Кляйнзингер требует от всех. Глядя, как ловко и сноровисто Летти делает одновременно три дела, он вдруг остро ощутил собственную неполноценность. Тряхнув головой, как бы отгоняя прочь эту обидную мысль, Овертон легонько постучал в дверь.
– Входите!
Он вошел. Кляйнзингер вел беседу со своим
– Три дня назад я обратился к нему с этой просьбой, – говорил режиссер, – а он в ответ заявил, что это невозможно. Так вот – я не хочу никаких объяснений; пусть выполняют мое распоряжение! Доброе утро, чем могу быть вам полезен?
Поток слов Кляйнзингера ни на мгновение не прерывался, так что Овертон даже не сразу понял, что режиссер уже переключился и обращается теперь к нему.
– Я приехал, чтобы спросить у вас кое-что по поводу сегодняшних съемок, – сказал он.
– Что именно вы хотите спросить по поводу сегодняшних съемок? – спросил Кляйнзингер. – Будем ли мы снимать? Да, будем.
– Нет, не будете ли вы снимать…
– Разумеется, разумеется. Само собой. Вы видите, что отнимаете у меня время?
– Я прошу прощения…
– Это подождет. Теперь скажите, что именно вы хотели спросить у меня по поводу съемок.
– Не сделаете ли вы сегодня исключение и не допустите ли на съемки журналиста?
– Нет!
– Но нас просили из «Пульса»…
– Ну и что? А вы, значит, приехали вовсе не спрашивать, а пререкаться со мной, так?
– Нет, сэр. Я просто хочу объяснить. «Пульс» готовит статью об экспортных киноверсиях. И сегодня утром мне позвонила Джослин Стронг, которая…
– Джослин Стронг – женщина, надо полагать?
– Да, совершенно верно.
– Не знаю, не знаю. Попробуйте поговорить с мисс Хаусман. Если она согласится, то я подумаю над вашей просьбой.
– Что ж, спасибо и на этом. Хотя есть и другие варианты.
– Так, по меньшей мере, будет по-честному. А что вы предлагаете?
– Я подумал, не стоило бы попытаться представить мисс Стронг членом съемочной группы, чтобы не беспокоить мисс Хаусман. Мисс Стронг могла бы, например, держать нумератор или…
– Что ж, это очень мило с вашей стороны, – прервал Кляйнзингер с неискренней улыбкой. В следующий миг улыбка исчезла, словно кто-то щелкнул невидимым выключателем. – И совершенно бесчестно. Не только по отношению к мисс Хаусман, но и ко мне. И вы еще смеете заявлять, что якобы печетесь о том, как бы не побеспокоить мисс Хаусман! Чушь собачья! Вас интересует только одно: размер колонки, которую вам предоставят. Или – которую вы затребуете.
– Да, сэр, но ведь мы стараемся, чтобы это пошло на пользу вашей картине.
– Сам знаю. Только поэтому я и терплю вас здесь, а не приказываю вышвырнуть вон из моего кабинета. Идите и поговорите с мисс Хаусман. Стойте, я передумал! Пожалуй, будет лучше, если я сам с ней поговорю. В отличие
И тут же без малейшей передышки Кляйнзингер вернулся к обсуждению вопроса, прерванному приходом Овертона. Не меняя интонации, он продолжил:
– Я знаю, что неотражающие стекла существуют. Они есть в любых музеях. И они мне необходимы. Пусть хоть из-под земли достанут. Картина должна быть под стеклом. Причем освещенным, чтобы ее было видно. Именно ее, а не отражение дурацкого света. Вам что-нибудь не ясно?
Последняя фраза относилась уже к Овертону. Кляйнзингер смотрел на него исподлобья. Овертон вдруг ощутил себя назойливой мошкой, от которой отмахиваются, а у нее хватает наглости снова жужжать над ухом.
– Нет, сэр.
– Тогда не осмелюсь больше задерживать – у вас, конечно же, полно срочных дел.
– Вы дадите мне знать о том, что ответит мисс Хаусман, чтобы я мог передать ваше решение «Пульс»?
– Я не дам вам знать, но вас известят.
– Благодарю вас, сэр, – сказал Овертон.
Он вышел, пятясь, из кабинета, словно из королевской опочивальни.
Час спустя Летти, секретарша Кляйнзингера, позвонила и сказала ему, что Джослин Стронг может приехать на съемки сегодня днем.
– Мистер Кляйнзингер велел передать вам, что фотографировать нельзя. Мисс Джослин должна приехать одна. Сопровождать ее вам не следует. Можете только привезти ее к павильону, а потом под каким-нибудь предлогом вы должны удалиться.
Летти не стала дожидаться, пока Овертон ответит, согласен ли он на условия, выдвинутые Кляйнзингером. Ей это было ни к чему.
Сидя в своей гримерной, расположенной в самом углу огромного съемочного павильона, Мерри готовилась к сцене погони. До сих пор в ушах звенели слова Кляйнзингера. Очень убедительные и верные, как ей показалось.
– Вы должны понять, – голос его звучал настолько повелительно, каким-то образом помогая Мерри обрести уверенность, – что на экране появитесь вовсе не вы. Там будет только Александра, ваша героиня. Сходство у вас с ней чисто внешнее, но и только. Тем не менее одеты вы будете в соответствии со вкусами Александры, а также с моим собственным вкусом, на который вам следует положиться.
Что ж, она положилась на его вкус. Собственно, другого пути у нее не было. Но, глядя на свое отражение в зеркале, Мерри особенно остро ощущала свою наготу. Даже будь она сейчас совершенно обнаженной, она казалась бы себе менее голой, чем на самом деле. Накладной, телесного цвета бюст – чашечки бюстгальтера, приклеенные к ее груди особым клеем, – казался ей куда более непристойным, чем ее собственные голые груди. Она повела грудями, чтобы убедиться, что муляж надежно приклеен и не отвалится, потом надела на него бюстгальтер, а сверху шелковую блузку.