Без черемухи
Шрифт:
– - Да.
– - Побежим вместе.
Сначала мы забежали к каретному сараю, посмотреть, не запрягают ли лошадей. Около сарая были уже заметны приготовления: большая старая коляска с рессорами, обмотанными веревочками, и привязанным в дальнюю дорогу лишним некрашеным вальком для третьей лошади, была выдвинута из ворот.
Ивана около нее не было; очевидно, он ушел за лошадьми.
На дворе было все обычное: так же блестело везде солнце, кудахтали куры где-то в сарае, на соломе на солнышке спали врастяжку собаки. Небеса над ракитами,
Мы подбежали к крайнему дереву, на ветках которого еще висели зацепившиеся при возке хлеба соломинки, я тряхнул из всех сил и, пригнувшись, прикрыл макушку обеими руками, пока спелые груши, стуча по веткам и по спине, сыпались на землю.
А потом подобрали их в подолы и в карманы из травы, мокрой от холодной росы.
В свежем блеске утра далеко были видны знакомые поля, бугры, размытая глинистая дорога около березового леска на горке и зеленая лощина под ним с извивающейся по ней и блещущей на солнце речкой. По этому бугру, под рожью, мы собирали во время покоса клубнику... Как, кажется, это было недавно... А теперь -- поля опустели, и над блестящим от утренней росы жнивьем летела узелком вниз, медленно оседая, белая паутина -- признак наступающей осени.
И казалось, что раньше недостаточно сильно чувствовал всю прелесть того, что было сейчас перед глазами. И, кажется, если бы дана была возможность пережить все сначала -- всю прелесть и роскошь летних утр, майских теплых вечеров, когда весь воздух полон аромата сирени, жасмина, с какой силой теперь перечувствовал бы я все это!
Вот низкая соломенная крыша покривившегося ледника, сиреневый куст, моя ракита...
Как это все останется без меня?.. Счастливые, счастливые, они остаются здесь.
На балконе, куда я забежал уже один, лежала еще утренняя тень, и балконная дверь была закрыта. Это тоже указывало на приближающуюся осень.
Не то было летом, рано, рано,-- еще солнышко играет только в столовой на стене и на только что принесенном самоваре, а дядюшка уже встал, распахнул обе половинки своего окна и сметает с подоконника газетой окурки и мертвых мух в сад, а потом со звоном отворяет стеклянную дверь на балкон, и мягкая утренняя свежесть и прохлада льются в комнаты.
Неужели теперь это все прошло? Сумею ли я в будущем чувствовать и переживать с такою же яркостью, свежестью все проходящее передо мной, так же жадно, с таким же упоением вдыхать вечный аромат жизни?
Или все краски мира поблекнут для меня, глаза станут равнодушны и не будут видеть всего того, что видели они в детстве? И, может быть, всю прелесть и красоту мира суждено было видеть мне только однажды, на ранней заре жизни, а потом...
– - Где же ты?
– - крикнула Катя, выбежав на балкон.-- Иди, тебя все ищут...
Я почувствовал, как вся кровь отхлынула у меня
Неизбежный момент настал.
Все уже были в сборе и толпились в передней.
– - Яблок-то им на дорогу положите,-- говорила крестная.-- Как это не надо? Это ты сейчас говоришь, не надо, а дорогой скушал бы, да нет их.
– - Вот он! Что же ты бегаешь, все ждем тебя, уже простились,-- послышались голоса, обращенные ко мне.
Меня заставили наскоро выпить чашку молока с сахаром и с пирожком, который не лез в горло.
– - Ну, брат, ты попроворнее, нам тебя ждать не приходится,-- сказал Сережа.
"Начинается,-- подумал я,-- заберет теперь власть надо мной и будет мстить".
Одетый в дальнюю дорогу, Иван входил уже, стуча тяжелыми сапогами, в дом, забирал корзины и выносил их, цепляя углами за притолоки дверей.
– - Ну, молодцы, теперь, значит, до Рождества?
– - сказал дядюшка.
– - До Рождества,-- сказал Сережа.
– - Ну, с богом.
Нас перецеловали, перекрестили. Надавали наставлений на дорогу, указали, где что лежит, но из-за слез, застилавших глаза, ничего нельзя было разобрать.
У парадного стояла наша старая коляска, на которой крестная выезжала в город, и мы выбегали ее встречать, чтобы прокатиться вместе с ней от ворот до подъезда. Были запряжены те же лошади... И как знакома эта огороженная задинка и передняя скамеечка, обитая обтершимся сукном,-- обычное наше место с Катей.
Я поместился на ней, спиной к Ивану, лицом к братьям.
Таня, запыхавшись, прибежала с каким-то забытым твердым пакетом. Ивану сказали подождать и начали пересаживаться, чтобы положить его.
– - Ах, народ безголовый,-- говорила крестная, стоя на крыльце,-- вечно все перезабудут, а теперь вот и положить некуда.
– - Да положи под него-то,-- сказал Сережа Ване, который, стоя с пакетом в руках в коляске, оглядывался и не знал, куда его приткнуть.
И я должен был, держась обеими руками за скамеечку, поднять ноги, пока под меня подсовывали пакет. Я хотел было обидеться, но раздумал, решив, что теперь все равно, дальше еще, может быть, хуже будет.
Экипаж рвануло вперед, я от неожиданности клюнул носом в Сережину коленку,-- и замелькали, отбегая назад, березы выездной аллеи. Левая пристяжная, дугой загнув голову, с косящим глазом в сторону от коренника, пошла скакать.
На крыльце стояли милые родные лица: мать, дядюшка, крестная, сестры и махали нам руками и платками.
Я видел, что дядюшка первым ушел в дом, а крестная, прежде чем уйти, оскребла ноги о ступеньку. Сейчас мелькнут с обеих сторон столбы ворот, лошади круто возьмут направо, и все милое родное останется позади.
ПРИМЕЧАНИЯ
Творческое наследие П. С. Романова богато и разнообразно по тематике и жанрам. Первым опубликованным произведением его стал рассказ "Отец Федор" (1911), и до Октябрьской революции было напечатано лишь несколько произведений.