Без черемухи
Шрифт:
– - Вот господь, казнь-то египетскую послал. Чтоб у него ноги отсохли, у окаянного... Только бы дознаться, кто это выдумал.
СВЯТАЯ ЖЕНЩИНА
Беднейшие с начала переворота испытали три совершенно различных превращения.
В первое время только и делали, что носились с ними: что ни начнут делить, сейчас десяток голосов с разных сторон кричат:
– - Беднейших-то не забудьте! В первый черед наделить.
– - Знаем без тебя,--
– - Вот, вот, ведь не для себя берем.
– - На что нам, очень нам нужно.
– - Нам только бы их-то на ноги поставить.
И беднейшие сначала только скромно предоставляли всем желающим ставить себя на ноги.
У Захара Алексеевича крыша давно прохудилась, и каждый раз после дождя он, выходя из избы, прежде всего попадал ногою в лужу в сенцах, а потом на пороге долго осматривал, промочил лапоть или нет. Но крыши не поправлял, а садился на завалинку и все о чем-то думал, опустив голову над коленями.
– - Что ж крышу не чинишь, Захар Алексеич?
– - говорил кто-нибудь, проходя мимо.
Захар Алексеич поднимал голову, сначала смотрел на спрашивающего, потом на крышу.
– - Что ж ее чинить-то, она вон уж старая,-- говорил он,-- вот как комитет...
Спрашивающий уходил, а Захар Алексеич отходил на середину улицы, чтобы лучше видеть, и, прикрыв рукой глаза от солнца, долго смотрел на крышу, потом снова садился на завалинку и опять о чем-то думал.
В первое время беднейшие сами даже могли и не ходить на собрания и не напоминать о себе: о них все помнили.
Степанида, не имевшая земли и кормившая пять человек детей и никогда о себе не напоминавшая, ничего не просившая, и та не могла пожаловаться: и лошадей ей в кредит дали, и корму воз, и даже два передних колеса от телеги при разделе инвентаря.
– - Не все ж людям маяться. А то при старом порядке маялись да еще и теперь майся,-- говорили мужички.
Потом, когда помещичий корм беднейшие лошади поели, так как одного воза хватило только на месяц, беднейшим пришлось напоминать о себе. Но время тут подошло горячее: руки у всех тянулись ко всему не с прежней нерешительностью и совестливостью, а с лихорадочной спешкой, и голосов беднейших было почти не слышно.
Иван Никитич спешил сбыть по мешочку в город доставшуюся муку на случай нового передела, чтобы не сказали, что у него много, и у него уже началась дрожь в руках от нечаянных барышей.
Ему было не до беднейших.
Огородник то и дело водил носом: не взяли ли где фабрику или завод на учет. Ему при такой спешке и вовсе было не до беднейших.
И чем больше беднейшие напоминали о себе, тем меньше получалось результатов. Все были заняты делом, и они только мешали на каждом шагу.
Захару Алексеичу уже пришлось переменить место для размышлений, и он вместо своей завалинки сидел все дни и вечера на крыльце
И когда какой-нибудь запоздавший член комитета спешил на заседание и вдруг глазами натыкался на фигуру Захара Алексеича в зимней шапке, с палкой, то сейчас же, почему-то плюнув, повертывал за угол и заходил с другого крыльца.
Тогда беднейшим пришлось уже более настойчиво требовать внимания к себе, пуская в ход различные средства, удобные для этого случая.
И на них уже стали смотреть, как на какую-то кару господню.
– - Вот навязались-то на нашу душу.
– - То по экономиям весь век клянчали, а теперь нашу кровь хотите пить,-- тонким голосом кричал огородник.
– - Почему вот Степанида не надоедает,-- говорили все,-- она и больная лежит, а не лезет, ей всегда всякий с удовольствием поможет...
– - Хлебца бы ей, что ли, снести, Степаниде-то, говорят, целый день не ела.
– - Кто на чужую собственность смотрит,-- говорил Иван Никитич,-- у того и свое отнимется, потому что не по закону.
– - У тебя-то вот, однако, не отнялось,-- говорили беднейшие,-- набил карман-то. Мы вот тебе закон покажем, порастрясем. Лучше добром давай. Мы не чужого требуем, а своего. Все -- наше.
И это было второе превращение.
Беднейшие превратились в ненавистных вымогателей. Пора осыпания их цветами прошла. Их только ненавидели и боялись.
– - Донянчились!..-- говорил прасол.
– - Их бы с самого начала в бараний рог гнуть надо.
– - Только одна Степанида... Вот святая женщина, больная, пятеро детей, хлеба нет, а все не лезет. Хлебца бы, что ли, ей снести, Степаниде-то, а то, говорят, другой день не ела.
И так как все устали от требований беднейших, от их угроз, то всегда отводили душу, вспоминая о Степаниде.
А беднейшие уже стали кричать о новом переделе всего: у кого много, отнять и опять разделить поровну.
– - Только уж теперь промеж нас одних,-- кричал Андрюшка.-- Все -- наше. Мы их расчешем.
Но время проходило, а они все не расчесывали: после большого подъема дух беднейших постепенно ослабевал. И Захар Алексеич в свободное от сидения на завалинке время своими средствами добывал себе что-нибудь по соседству: забытую хозяином охапку дров, завалившуюся у чужой завалинки оглоблю.
Андрей Горюн, прицепив себе суму на спину и взяв в руку длинную палку, отправился куда-то; помаячил в тумане за околицей и скрылся за поворотом.
– - Открыли кампанию,-- сказал Сенька, подмигнув.
– - Наконец-то за разум взялись,-- сказал Иван Никитич.
Одна Степанида все лежала и не могла устроиться так же удобно, как остальные. И когда о ней вспоминали, то лавочник говорил:
– - Вот уже кому, знать, на роду написано: как при старом порядке мучилась, бедная, так и при новом...