«Без меня баталии не давать»
Шрифт:
Пётр быстро, в несколько штрихов, нарисовал абрис судна и несколько стрел, направленных на него с разных сторон.
— Вот видите эту стрелу, бьющую прямо в корму? Запомните, это фордевинд. Самый попутный и желанный ветер для моряка. А вот эти стрелы справа и слева от него — это бакштаг, тоже, как вы понимаете, ветры, благоприятные ходу судна. Ну, бакштаг есть ещё полный, крутой. С ними пока не путайтесь, на практике поймёте. Далее ветер, дующий прямо в бок судну, называется боковой галфинд. Ну, а далее к носу бейдевинд —
— Я хотел спросить, господин бомбардир, при этих бейдевиндах судно, значит, не может иттить?
— Что ты, дорогой! — воскликнул Пётр, обрадованный таким вопросом Рыбакова. — Корабль может идти при любом ветре. Всё зависит от искусства моряка. Вот и хочу, чтобы вы научились этому искусству.
Большие глаза Петра блестели, лучились радостью, ибо разговор пошёл о его любимом деле — морском.
— Кто из вас лучше освоит кораблевождение, воротившись на родину, получит в управление корабль и звание лейтенанта флота. Это я обещаю твёрдо.
Наконец пришло сообщение из Польши от Никитина, что 17 июня состоялись выборы короля: «...Сторонники саксонской партии провозгласили королём Августа, но французская партия, не согласясь с этим, затеяла драку, дошло до сабель, но, слава Богу, никого не убили, только кому-то отсекли нос да, кажись, два или три уха. Поле осталось за саксонской стороной. Грамота государя сделала своё дело, проняла ясновельможных. С чем и поздравляю, ваше величество».
Прочитав донесение резидента, Пётр тут же написал поздравление Августу и отправил его Никитину с просьбой передать по назначению. Резидент не задержал с ответом:
«...Новый польский король Август привёл саксонскую армию, принял католическую веру и присягнул на верность Речи Посполитой. Получив вашего величества поздравления, он сказал мне, что даёт честное слово быть с царём заодно против врагов Креста Святого и что изъявленный ему вашим величеством аффект никогда не изгладится из его памяти. Посылаю вашему величеству поклон, король поклонился гораздо низко».
— Ну и слава Богу, — перекрестился с облегчением Пётр. — Но армию Ромодановского всё равно пока нельзя отводить от границы.
Можно было следовать далее, но тут подоспел день тезоименитства Петра, 29 июня, и господин бомбардир решил отметить его хорошим пиром и фейерверком в компании с курфюрстом Бранденбургским Фридрихом.
Пётр сам занялся приготовлением фейерверка, решив применить только что полученные знания на практике, а курфюрсту в Кёнигсберг отправил приглашение:
«Пресветлейший и вельможный курфюрст, любезный брат и друг мой! Понеже 29 июня день моего тезоименитства, я тщу себя надеждой видеть брата моего за моим столом.
Ваш верный друг и брат Пётр. Писано в Пиллау 27 июня».
Однако «тщил» себя бомбардир
— ...Дорогой брат мой, от всей души поздравляю тебя с твоим днём ангела и...
И чем далее говорил он, тем мрачнее становился именинник. Пётр стоял в окружении послов и многочисленной свиты. Самолюбие его было уязвлено, хотя обычно он был равнодушен к протоколу официальных процедур. Но здесь в ответ на его искреннее приглашение к семейному торжеству, по сути, было проявлено неуважение. Так, по крайней мере, он считал.
Лефорт дал знак Крейзену заканчивать эту витиеватую поздравительную речь, уловив на лице своего царственного друга великое неудовольствие и признаки надвигающейся грозы.
Крейзен смущённо умолк, виновато улыбнувшись. Отчего-то эта улыбка канцлера разозлила Петра, он сказал Лефорту:
— Курфюрст добр, но его советники черти драные.
Лефорт, стараясь замять возникшую неловкость, пригласил всех к столу.
Несмотря на музыку, игравшую что-то радостное, обед более походил на поминки, чем на весёлое торжество. Даже шут Яшка Тургенев, пытавшийся развеселить Петра, не смог преуспеть в этом.
Пётр, обладавший талантом заражать других своим настроением, ныне вполне преуспел в этом. В конце концов и музыканты поняли, прекратили игру. Праздник был испорчен.
Пётр, хмурый, поднялся из-за стола, что явилось знаком и для других. Подойдя к графу, он толкнул его в грудь, сказал сердито:
— Пошёл, пошёл...
Крейзену ничего не оставалось, как быстренько удалиться. Лефорт, последовавший за Петром в его комнату, сказал:
— Зря ты так, герр Питер. Граф-то этот при чём?
— А ты что, не видел его змеиную усмешку?
— Да какая она змеиная? Скорее жалкая. Думаешь, ему сладко было исполнять эту миссию?
— Курфюрст тоже хорош гусь. Он звал — я явился. Я зову — он занят. Это как?
— Ох, Питер, — усмехнулся Лефорт, — не забывай, ты здесь всего лишь бомбардир, а он курфюрст и, вполне возможно, у него действительно важные государственные дела. У тебя на Москве мало их? Вот то-то. И у него наверняка хватает. Одну нашу ораву содержать немалых забот стоит.
— Да, — неожиданно встрепенулся Пётр. — Как ты думаешь, Франц Яковлевич, если я подарю ему в знак благодарности вот этот рубин?
— Что ж, это вполне по-царски, — согласился Лефорт. — Тем более что бомбардир подвесил его курфюрству полторы дюжины учеников.
Лефорт умел уговаривать своего царственного друга, и вскоре Пётр уже сожалел о случившемся и как-то желал его поправить.
— Напиши курфюрсту прощальное письмо, — посоветовал Лефорт.
— Да, да, — обрадовался Пётр.