«Без меня баталии не давать»
Шрифт:
— Волнение три балла.
Эта команда была для денщика, и Меншиков начинал раскачивать качелю до команды: «Достаточно». Затем следовала команда: «Огонь!» Грохотал выстрел. Щит, изображавший противника, был невредим. И звучало брезгливо-сакраментальное:
— Фуй!
Пётр злился и начинал снова заряжать пушку. А когда подполковник сказал: «На сегодня хватит», — он решительно заявил:
— Нет, герр фон Штернфельд, я настаиваю на продолжении. Это не дело — «фуй» да «фуй».
Фон Штернфельд позволил себе даже улыбнуться,
— Волнение пять баллов.
Было ясно, что он хочет закончить занятия, доказав ученику на сегодняшний день его несостоятельность в стрельбе с «корабля». Меншиков раскачал качелю до пяти баллов, и когда после команды «Огонь» грянул выстрел, вдали от щита брызнули щепки.
— Ур-ра-а-а! — подпрыгнув от восторга, закричал Алексашка, радуясь, так словно это он попал в цель.
— Вполне достаточно, — процедил Штернфельд.
Пётр, закопчённый пороховым дымом и ставший похожим на араба, блеснул зубами:
— Алексашка, картуз!
Штернфельд, сам помешанный на артиллерийской науке, вполне понимал чувства ученика и позволил вновь зарядить пушку. И подал милостиво команду:
— Волнение три балла.
Из его уст это звучало уже уступкой.
И вновь брызнули щепки. И вновь последовала высшая оценка: «Вполне достаточно».
Но Пётр опять потребовал картуз с порохом и ядро. И ещё дважды попал в щит, превратив его в груду щепок.
Фон Штернфельд был удовлетворён успехом ученика и даже позволил себе после последнего выстрела и оценки его молвить лишнее, несерьёзное:
— Вполне достаточно... противник пошёл на дно.
8
Переговоры и аттестация
Восемнадцатого мая прибыло наконец и Великое посольство, ровно через десять дней после приезда Петра. Великому посольству был отведён большой дом, при входе в который их встретил камергер курфюрста и произнёс прочувствованную приветственную речь. Столы были уже накрыты, посуда была серебряная и фаянсовая. Послов ждал богатый обед и хорошая выпивка. Тосты произносил сам генерал-кригскомиссар, и, когда он поднял тост та здоровье царя, за окном грянули пушки и музыка.
— Не к добру эта пыль в глаза, — проворчал Возницын.
— Отчего так думаешь? — спросил Лефорт.
— Оттого, что за такие почести будет и запрос большой. Вот увидишь, Франц Яковлевич. Уж поверь мне. Ты видел дорогой прусские деревни? Голь, нищета. А тут вон сплошное серебро.
После обильного обеда явился церемониймейстер Бессер и официально пригласил великих послов на торжественную встречу с курфюрстом в крепостной замок. Обговаривая протокол встречи, Бессер заметил как бы мимоходом:
— После этого, господа, вы должны подойти и поцеловать руку курфюрсту.
— Мы? — удивился Головин. —
— Но почему вам не оказать уважение курфюрсту Бранденбурга и Пруссии?
— Это, господин Бессер, привилегия царей и королей, а Фридрих пока лишь курфюрст.
Головина поддержали и первый и третий послы, и Бессер вынужден был отменить целование руки. А ведь так хотелось ему угодить своему суверену.
Поскольку торжественная церемония была назначена на следующий день, вечером Пётр провёл совещание с послами, на котором строжайше наказал:
— Ни о каком военном союзе речи быть не может. Как бы он вас ни умасливал. Отговорка важная — война с Турцией.
— Но как-то надо бы его хоть в чём-то поддержать, Пётр Алексеевич, — сказал Головин. — Что ни говори, а ведь под Азовом нам немало помогли немецкие инженеры.
— За инженеров поблагодарите. Что касается союза, предложите ему торговый союз, поманите дорогами в Персию через Россию. И ещё. Обязательно обговорите для наших молодых людей свободный проезд на учёбу в Европу. Это очень важно. Очень.
— А где ты будешь, герр Питер? — спросил Лефорт.
— Пётр Михайлов будет в вашей свите, Франц Яковлевич, где ему и положено. И прошу вас на него не оглядываться. Да, Фридрих приготовил вам пышную и богатую встречу, посему облачайтесь в лучшие ваши платья, не ударьте лицом в грязь.
Перед уходом Пётр обратился к Головину:
— Фёдор Алексеевич, ныне мы близко от Польши. Озаботься связаться с Никитиным, как там дела? Сообщи ему, что я жду подробного отчёта. И пусть ничего не скрывает.
— Хорошо, Пётр Алексеевич. Я уж и сам о том подумал.
На следующий день за послами было прислано пять карет, одна из них раззолочена. В неё и сели послы. В остальные расселось их сопровождение, секретари, переводчики, охрана. В самой последней ехали командор Пётр Михайлов с Алексашкой.
На великих послах были парчовые кафтаны с бриллиантовыми пуговицами, на их меховых шапках сверкали алмазами двуглавые орлы.
Курфюрст принял их, восседая на троне, одетый в красное бархатное платье, усеянное бриллиантами. На голове шляпа со страусовым пером, на груди рыцарский знак. По сторонам трона стояли маркграф Альбрехт и герцог Голштинский, министры и вельможи тоже в богатых, сверкающих драгоценностями одеждах.
После обычных приветствий Фридрих спросил:
— Как здоровье великого государя Руси?
— Государь наш, слава Богу, здоров, — отвечал Лефорт, — и его неусыпными трудами держава день ото дня усиливается на страх врагам имени Христова.
— Мы рады слышать это и тешим себя надеждой иметь такого государя нашим другом и защитником.
— Наш великий государь будет счастлив иметь такого друга...
«Куда его понесло? — подумал Пётр. — Вот мне ещё глухарь на току явился». Сам он стоял у стены, смешавшись с посольской свитой.