«Без меня баталии не давать»
Шрифт:
— А сикурс? Где был сикурс?
— Я бы всё равно не успел через болота. И потом, государь, я боялся вводить новые силы, дабы не втянуться в генеральную баталию. Сие б стало нарушением жолквинского плана. Да и ты б по головке за это не погладил.
— Я бы снял вам их, — жёстко сказал царь. — А что ж светлейший?
— Светлейший послал дивизию генерала Гольца, но тот опоздал с сикурсом.
— Зело добро у вас получается: один опоздал, другой боялся втягиваться. Выходит, Репнин один дрался с Карлусом?
— Выходит, так, государь, —
Ему хотелось добавить: «Я же говорил, что нельзя отделять кавалерию от пехоты. Будет конфуз. Вот и стряслось».
Но промолчал фельдмаршал, понимая, что обвинять фаворита перед царём — дело опасное. Зато Пётр сам неожиданно спросил его, спросил спокойно, по-деловому, словно и не метал только что громы и молнии:
— В чём видишь вред отделения кавалерии от пехоты, Борис Петрович?
— Пехота без защиты остаётся. Раз.
— Это я уже слышал. В чём ещё?
— А в том, что я пячусь перед шведами, беспокоя и томя их, а главное — уничтожая провиант и фураж. И вот ещё и шведы пройдут. Так что ж там тогда нашей коннице остаётся? Земля голая.
— Это резон, Борис Петрович, зело добрый резон. — Глаза царя даже потеплели. — Надо было и светлейшему тож втолковать.
— Кабы не втолковывал, государь.
— Добро. Я сам с ним говорить стану о сём деле. А где ныне Карлус обретается?
— В Могилёве, государь.
— Куда собирается поворот делать? На Москву или Петербург?
— Не ведаем, государь.
— Вели казакам языков добывать. Зело нужны мне.
— Велю ныне ж.
— Ступай, Борис Петрович. Распоряжайся. А ко мне пошли генерала Репнина, он, поди, уж ждёт там. Хочу знать, что он скажет в своё оправдание.
— Заметить хочу, ваше величество, что сам Репнин в бою великое мужество являл.
— Грош цена такому мужеству, коли пушки врагу достались, — заметил, опять хмурясь, Пётр. — А ты не заслоняй виноватого.
Шереметев вышел во двор, отирая платком вспотевший лоб. Генерала Репнина увидел сидящим под дубом рядом с привязанным тут же конём. Подбрюшье и пах коня потемнели от пота, видно, генерал гнал его не жалея.
Шереметев направился под дуб, Репнин поднялся навстречу фельдмаршалу, посмотрел вопросительно:
— Ступай, Аникита Иванович, большой полковник крови твоей жаждет.
Уважительная кличка царя «большой полковник» имела хождение между генералами.
— Сердит?
— Сердит, — вздохнул Шереметев, опускаясь на скамеечку. — Я мню, он так не оставит твоего конфуза.
Репнин, оправив кафтан, откашлялся и направился к дому. Шереметев сочувственно смотрел ему вслед, думая: «Бедный Аникита. Светлейший опростоволосился со своей конницей, а тебе баня грядёт ноне. Охо-хо-хо, грехи наши».
Фельдмаршалу приятно было хотя бы в мыслях винить фаворита, а вот себя виноватить не думал, для себя оправдание было веское: «В генеральную баталию остерёгся угодить».
Когда Репнин предстал перед царём, тот, взглянув исподлобья, спросил:
— Ты,
— Не был, ваше величество.
— Оно и видно. А надо б было тебе поломать в горах руду, добыть уголь, изготовить шихту, да постоять у печи доменной, да пробить летку, да пустить железо расплавленное. Вот бы и узналось.
— Я солдат, ваше величество, — заметил Репнин, бледнея. — И в защите отечества являть себя должен.
— Оно и видно, явил, — проворчал Пётр. — Сколько пушек Карлусу подарил?
— Пять, ваше величество.
— За все пять в казну деньги воротишь, генерал, дабы впредь неповадно было казённое имущество бросать.
В горницу, гремя саблей, бесцеремонно влетел Меншиков.
— Пётр Алексеевич, как я рад! — вскричал он улыбаясь и пошёл было к царю, видимо надеясь, как всегда, обняться при встрече.
Но царь осадил его вопросом:
— А ты где был, светлейший, когда при Головчине король свейский [96] Репнина свинцовой кашей потчевал?
— Но я послал в сикурс дивизию Гольца. А он, каналья, вместо рубки со шведами реверансы строил, да ещё и полковое знамя неприятелю презентовал.
96
Свейский — шведский.
— Знамя?! — вытаращил глаза Пётр, и опять тик задёргал ему щёку. — Под суд негодяя!
— Так надо разобраться, государь, — хотел вступиться за кавалерию Меншиков, но царь перебил его:
— Под суд! Обоих под суд! Тебе тоже, Аникита Иванович, придётся предстать пред военным судом. Храбрость — качество славное, но за конфузию изволь отвечать. Иди.
Репнин вышел. Пётр с укором взглянул на фаворита:
— По-доброму, Алексашка, тебе всыпать надо. Тебе. Да тебя ныне рукой не достанешь, кавалер Андрея Первозванного, а главное — светлейший князь Римской империи. Укуси такого — зубы сломаешь.
Меншиков захохотал, довольный такой аттестацией Петра.
— Мин херц, а кому председателем суда быть укажешь? — спросил, бесовски щурясь, светлейший.
— А ты бы кого хотел?
— Да мог бы и я, мин херц, чай, военные порядки знаю.
— Ведая твоё пристрастие к коннице, укажу председательствовать тебе в суде над пехотой, то бишь генералом Репниным. А над кавалеристом твоим Гольцем пусть фельдмаршал кригсрехт [97] вершит.
— Ну что ж, спасибо, мин херц, — сказал Меншиков, стараясь скрыть своё неудовольствие таким недоверием царя. — Суд свершу правый и скорый.
97
Кригсрехт — военный суд.