Без семьи
Шрифт:
Он заметил меня, и его печальное лицо просветлело. Я чувствовал, что он счастлив, видя меня.
— Что вы можете сказать в свою защиту? — спросил его, наконец, судья, когда полицейский кончил свой рассказ.
— Мне прибавлять нечего, — сказал Витали, — но ради ребенка, которого я люблю и который останется один, прошу вас смягчить свой приговор и разлучить нас на возможно короткое время.
Я надеялся, что теперь моего хозяина выпустят на свободу. Но этого не случилось.
Судья строгим голосом прочел свой приговор. Витали обвинялся
Два месяца тюрьмы!
Сквозь слезы я увидел, что Витали, в сопровождении жандарма, увели в ту самую дверь, в которую он недавно вошел. Дверь затворилась, и я остался один.
Два месяца разлуки!
Куда я пойду?
ГЛАВА 9
Без приюта
С тяжелым сердцем возвратился я из суда к себе на постоялый двор. На пороге стоял хозяин, который, увидев меня, немедленно задал вопрос:
— Ну, чем окончился суд над Витали?
— Он приговорен к двум месяцам тюрьмы и штрафу в сто франков, — ответил я, намереваясь пройти в свою комнату, чтобы наедине отдаться своему беспредельному горю.
Но хозяин преградил мне путь и спросил:
— Что же ты будешь делать эти два месяца? Есть ли у тебя деньги, чтобы содержать себя и собак?
— Нет.
— Не рассчитываешь ли ты тогда, что я позволю тебе прожить эти два месяца здесь? Витали задолжал мне довольно много денег, и я не могу еще два месяца кормить тебя и собак, не зная, сможет ли Витали когда-нибудь расплатиться со мной за все это. А потому лучше всего забирай сейчас своих собак и уходи из моего дома.
— Но куда же я пойду? — спросил я с отчаянием.
— Это уж не мое дело!
Я стоял перед ним в полной растерянности.
— Забирай же поскорее обезьяну и собак и отправляйся. А вещи Витали я пока оставлю у себя. Когда он выйдет из тюрьмы и расплатится со мною, то получит свои вещи обратно.
— Оставьте меня до тех пор, пока Витали выйдет из тюрьмы, — сделал я попытку упросить хозяина. — Он заплатит вам за меня!
— Ну, нет, голубчик! За несколько дней он еще, пожалуй, сможет расплатиться, а за два месяца — едва ли.
Но я буду есть очень мало!
— А собаки? Нет, нет, тебе нужно уходить. Ты можешь зарабатывать деньги, давая представления в деревнях.
— Но как же меня отыщет Витали, когда его выпустят из тюрьмы?
— Постарайся вернуться сюда к тому времени. А эти два месяца поброди по ближайшим деревням.
— А если Витали напишет мне письмо, как я получу его?
— Да убирайся ты, наконец! Вот надоел! Если через пять минут я тебя еще застану здесь, тебе придется плохо.
Настаивать дальше было бесполезно. Я позвал собак, посадил на плечо Проказника, взял свою арфу и ушел. Перед этим я сосчитал свои деньги. В моем распоряжении было только одиннадцать су.
Выйдя из города, мы направились по большой дороге наугад,
Скоро собаки начали часто оглядываться и смотреть на меня, а Проказник, сидевший у меня на спине, то и дело дергал меня за ухо, чтобы я обернулся и посмотрел на него. И, когда я поворачивал голову, он очень выразительно потирал себе живот. Я понял, что мои животные голодны, так как сегодня еще не завтракали.
Что же было делать? Одиннадцати су не могло хватить и на обед, и на завтрак. Придется поесть один раз в день и, по возможности, позднее, чтобы до ночи не захотелось есть еще раз.
Мы шли уже часа два. Собаки все жалобно взглядывали на меня, а Проказник все чаще тянул меня за ухо и все настойчивее потирал себе живот.
Наконец, вдали показалась деревня. Когда мы добрались до нее, я, прежде всего, вошел в булочную и купил полкило хлеба. Этого, конечно, было мало. Но мне пришлось заплатить восемь су.
Мы вышли из деревни и сделали привал под первым деревом. Я разрезал хлеб на маленькие кусочки и стал раздавать их по очереди собакам и обезьяне. Когда мы немного утолили свой голод, я решил объяснить своим товарищам положение дел.
— Плохи дела наши, друзья, — сказал я. — Хозяин наш сидит в тюрьме, а денег у нас нет совсем.
Услыхав знакомое слово «деньги», Капи встал на задние лапы и начал ходить кругом, как бы собирая деньги с «почтеннейшей публики». Я понял, что хотел этим выразить Капи.
— Ты хочешь, чтобы мы давали представления? — сказал я. — Это хороший совет. Может быть, нам удастся заработать деньги. Но и весьма возможно, что придется поголодать. Поэтому будьте терпеливы и послушны, а я сделаю все, что смогу.
Это совещание меня несколько ободрило. Я, конечно, не могу утверждать, что мои друзья вполне поняли мои слова. Но мне казалось, что они меня понимают, и мне стало легче.
После краткого отдыха мы двинулись дальше. Вскоре мы вошли в небольшую деревеньку, и я решил дать здесь представление. Но теперь с нами не было высокого мужчины с выразительным лицом и длинными седыми волосами, который выступал впереди и наигрывал на дудке веселые марши. Впереди робко выступал мальчик, испуганно оглядывавшийся по сторонам… На нас никто не обращал внимания. Остановившись на небольшой площади, я заиграл вальс и велел Зербино и Дольче вальсировать. Никто, однако, к нам не подошел. А меж тем, у дверей домов стояли женщины и, болтая между собой, вязали чулки.
Я решил переменить программу и, приказав Зербино и Дольче прекратить вальсирование, запел неаполитанскую песенку. Но едва я кончил только первый куплет, как ко мне подошел какой-то человек.
«Вот хорошо, публика начинает собираться», — подумал я и запел с еще большим воодушевлением.
Но человек этот не остановился, чтобы слушать, а крикнул:
— Эй! Что ты здесь делаешь, негодяй?
— Вы видите… я пою, — пробормотал я.
— А тебе кто-нибудь разрешил петь на наших улицах?