Без триннадцати 13, или Тоска по Тюхину
Шрифт:
– Ну, товарищ Тюхин!
– заслоняясь, воскликнул мой сообщник.
– Да что же это за день за такой?!
– И он весь аж запрокинулся и, козырнув, отрапортовал в высоту:
– Здравия желаем, дорогой и любимый товарищ С.! От всей души проздравляем вас с успешным перелетом через вражеские позиции!.. Папиросочки, извиняемся, у вас закурить не найдется?
Трансформаторно зудящий корабль с гордым именем на борту - "Дембель неизбежен!" опустился еще ниже. Раздался четкий, как пароль, отзыв:
– Папырусучек "бэлумурканал" нэт, есть цыгарэтка "мальбуро"!
Я вздрогнул. Я вытаращился.
–
– непроизвольно вытягиваясь в струнку, прошептал я.
– Нет, это сон, мираж, фата моргана!
– не поверил я, и как всегда ошибся.
Самый что ни на есть натуральный, Он стоял на капитанском мостике той самой хреновины, которую у нас, на Земле, называют НЛО, и одна рука Его была на поручне, а другая у лба, и Он смотрел на меня, придурка, с-под ладони - коренастый, циркульно расставивший кавалерийские свои полу-бублики в надраенных до лунного сияния хромачах, до смертного вздоха незабываемый, конопатый, говнистый, гонявший меня в хвост и в гриву за неподшитые подворотнички, за разгильдяйство, разговорчики в строю и за все такое прочее, рыжий, курнявый, в вечно заломленной на затылок фуражке, которую он, по слухам, не снимал даже на ночь, сволочь, гад, кусок, дундук, макаронник, бывший мой старшина батареи - дорогой товарищ Сундуков, Иона Варфоломеевич, каковой, царствие ему небесное, целых два с половиной года только и говорил мне: "Я из тебя еще сделаю человека!.."
Господи, даже по прошествии тридцати лет меня прошиб холодный пот!
– Кутурый из вас Тютькын?
– неповторимо укая, вопросил человек, страх и уважение к которому я пронес через всю свою тюхинскую жизнь.
Я сделал три шага вперед. Четко. По-военному.
– Воынская спэциальность? Звание?
– спросил товарищ старшина.
– Старший радиотелеграфист. Рядовой.
Щипачев испуганно ахнул.
– Не узнаете? Германия. Карибский кризис. Ну я еще вам в сапог нассал... Вспоминаете? М. моя настоящая фамилия.
– Ну ту, шу ты эм, так это и невууруженным глазум выдно, - узнавая, пробурчал И. В. Сундуков.
– Чэго дубылся, кэм стал?.. Как, гувурышь, твуя фамылия, рядувуй Мы?
– Так точно!
– подтвердил я.
– Рядовой М. Он же Эмский, он же - Тюхин. Слышали такую песню "Доля"?
– Дуля?!
– удивился Иона Варфоломеевич.
– Кукая такая дуля?
Пришлось мне этому сундуку с клопами исполнить свою жутко популярную в народе песню. Потом другую, про армию. Я ему, долбоебу, прочитал даже коротенький отрывочек из "Химериады" и тут его, кажется, проняло. Товарищ старшина харкнул с высоты птичьего полета и сокрушенно произнес:
– Ну я жэ гувурыл, гувурыл, шу чэлувэка из тэбя, рудувуй Мы, нэ получытся!..
Уж не знаю, что бы я ему, гаду, ответил на это, но хлопнул, бля, выстрел, стоявший рядом с сигареточкой в руке полоротый мой друг и боевой соратник товарищ Щипачев как-то странно вдруг всплеснул руками, охнул, задохнулся, как от восторга, и упал, елки зеленые, навзничь, обливаясь героической кровью.
Стреляли, как мне показалось, со стороны Маяковской.
– Эх, какых людэй тэряем!
– огорчился товарищ старшина.
– Надэнь, Витек, учкы - услэпнэшь, я мстыть буду!..
Надо ли говорить,
– не понял я, и, пошатнувшись, догадался: так ведь кто же еще - разумеется, - оно, наше второе МЫ!.. Господи, Господи! Да неужто?!
– со свойственной Эмскому эмоциональностью схватился за грудь Тюхин, и застонал, и рухнул рядом со Щипачевым, пораженный снайперской пулей в левое межреберье.
После каждого лазерного залпа Тюхин предсмертно вздергивался. Разум то гас, то вспыхивал. Ляскали зубы. Кровавые Зловредии Падловичи плясали в очах.
– Эх, товарищ Тюхин, товарищ Тюхин!
– умирая, прохрипел верный телохранитель.
– Вот оно ведь как получилося!..
– он затянулся последней в жизни сигареткой и закашлял, не веря своему счастью, а когда, испустивши дух, наконец-то прокашлялся, из последних сил прошептал: - Вы это, вы берегитеся, товарищ Тюхин, окрутит она вас!..
– Кто?
– захлебываясь, ужаснулся агонизирующий Тюхин-Эмский.
– Ах, да все она же, она - Даздраперма свет-Венедиктовна, каковая, откроюсь вам по секрету, вознамерилася, дорогой мой товарищ рядовой, стати нашей, товарищ Тюхин, императрицей! А что касаемо вас, то вас она, курва, хочит назначить своим моргально-оптическим супругом!..
– Мор... морганатическим?!
– помертвел погибающий.
Верный телохранитель что-то еще доверительно шептал ему на ухо, но Тюхин уже не слушал. Ошарашенно соображая, он пялился в потусторонние, озаряемые сундуковскими залпами небеса, простой, как газета "Правда", не монархист и даже не дворянин...
Нет, прав, тысячу раз прав был Кондратий Комиссаров, которому я однажды по пьянке подарил сервант: "Никогда не забирай взад тобой даденного, Тюхин, - Боженька накажет!". Часы, золотые карманные "мозеры", вытащенные мной из ватника несчастного Щипачева, именно они, проклятые, стали причиной непоправимого, страшного ЧП, имевшего место в декабре 43-го года на крыше дома 1 32/34 по улице Салтыкова-Щедрина.
Когда я в очередной раз воскрес, Иона Варфоломеевич уже отстрелялся. Пышущий жаром космический аппарат, свиристя сервомоторами, убирал пушки. Товарищ старшина, весь багряный от зарева пожаров, в своей незабываемой позе - правая рука за лацканом кителя, левая - за спиной, - стоял на капитанском мостике. Тускло светились его стальные зубы. Сияли медные пуговицы и значок сверхсрочника. Поблескивали черные светомаскировочные очки на глазах.
Ощупав себя, я с удивлением обнаружил отсутствие каких-либо существенных телесных повреждений. Таинственный феномен НЛО не только заживил мою новую смертельную рану, но и аккуратно заштопал дырочку на ткани пижамы.
Озаренная огнями ночь уже подтаивала с востока. На Литейном полыхал Дом Старшин и Сержантов. Дымился кинотеатр "Спартак". Я вспомнил красочное - с древнеримским революционером - панно не стене, газировку в буфете, одиннадцатикопеечное эскимо, вспомнил, как однажды у меня вытащили из кармана билетик на "Тарзана в Нью-Йорке", - я вспомнил все это и заплакал.