Без триннадцати 13, или Тоска по Тюхину

Эмский Виктор

– А ну, мазэпа, стий!.. Кому казав - стий! Я тоби, людыну, любыти буду!..

Серый от ужаса Ричард Иванович наехал на кирпич, руль у него вывихнулся из рук, велосипед, дзынькнув звоночком, полетел в одну сторону, злосчастный интеллигент - в другую, соломенная шляпа, вихляя, покатилась по асфальту.

– Дывысь, Кузявкин, - ликуя, взревел Мандула, - наша цаца сама раком встала!..

Больше медлить было нельзя. Тюхин изготовил гранатомет и, раскинув пошире ноги, приник к прицелу. Он поймал в прорезь красное пятнышко на гипертрофированно большом лбу садиста-интеллектуала

и прошептав: "За поруганную Идею! И ныне, и присно!.." - нажал на спусковую скобу.

Надо ли говорить, что на фронте генералиссимус Тюхин был снайпером?!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Милые мои, дорогие, хорошие, только не в сердце, в лоб, в горячечный, упрямый мой лоб - так оно будет вернее!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Когда развеялась кирпичная пыль, танк уже вовсю полыхал. Ричард Иванович, пошатываясь, поднялся с карачек на ноги. Он был так бледен, что, казалось, просвечивал насквозь. Глаза у него были черные, пронзительные, прозорливые. "Уж не потому ли - Зоркий?
– подумал Тюхин.
– Минуточку, минуточку!.." Но развить мысль, сделать четкие умозаключения по поводу этих, неожиданно вдруг проявившихся на лице чуть не погибшего, - глаз, Тюхин не успел, сбитый с толку Ричардом Ивановичем.

– Вы видели?! Нет, вы видели?!
– трагически вопросил бывший слепец-провинденциалист.
– В центре города, среди бела дня!.. Какой ужас!.. До чего мы... э... докатились!.. Как, как это по-вашему называется?

– Это?
– бросил взор в сторону полыхавшей боевой единицы Тюхин. Это, любезный Ричард Иванович, - наш с вами гуманизм во всем его военном великолепии. А те, что там скворчат в солярочке - это, друг мой, так называемые гуманоиды, они же - пришельцы из иных миров, ангелоподобные спасители и наставники наши!..

– Тьфу, тьфу на вас!
– огорчился Ричард Иванович, отряхиваясь.
– Вам бы все смехул[cedilla]чки, Тюхин, а у меня, поверите ли, до сих пор... э-э... поджилки дрожат! О, если б вы только знали, что эти мерзавцы со мной вытворяли!..

– Да уж догадываюсь, - сказал Тюхин вполне сочувственно.

В танке рванули снаряды. Закувыркалась башня. Высоко-о!..

– Нет, это все!
– тоскливо ежась, пробормотал боец незримого фронта.
– Это - конец. Финита, как вы изволите выражаться. А вы чего это, батенька, немцем... э... вырядились? Тоже... э-э... наладились?.. Далеко, если не секрет?

– В Смольный, - сказал Тюхин, глядючи в небеса.

– И-и, голубчик! Вас там только и ждут! Даздраперма Венедиктовна все глаза в окно проглядела... Драпать, драпать надо, голубь вы мой сизокрылый!
– Ричард Иванович огляделся по сторонам и снизил голос до шепота: Немедленно! Сию же секунду!..

– Но куда, - пожал плечами солдатик, - и как? Крылатый конь усквозил в эмпиреи, летательный аппарат Сундукова я ухайдокал...

– Вы?!
– ахнул Ричард Иванович.
– Шлепнут! Уж будьте уверены, душа моя, поставят к стенке и - шлепнут!..

– Вот и драпану, - горько пошутил Тюхин, -

в Лимонию... В Рай...

– Оно бы - с Богом, только вы мне, счастье мое, жизнь спасли. Долг, как говорится, платежом...
– Ричард Иванович поднял велосипед и выправил руль.
– Есть тут один вполне безумный вариантец. Плавать умеете?.. Надо же, а я так и не удосужился... Вобщем, садитесь-ка партайгеноссе, на раму, и живенько, живенько, пока не опередили. Я ведь, Тюхин, такую информацию провидческими своими очами выглядел!..

– Где?

– Да все там же, в Смольном, из кабинета всенародно обожаемой императрицы...

Вот так они и поехали - интеллигент в шляпе, но без штанов - сзади, на багажнике, военизированный Тюхин - в седле, за рулем. Ричард Иванович как-то подозрительно быстро оклемался, повеселел, заболтал ногами, мешая Тюхину, запел "Лили Марлен". Слов Тюхин, разумеется, не знал, а потому терпеливо молчал, размышляя об этих странных, чуть навыкате, как у всех здешних кандидатов в покойники, глазах сидевшего сзади, чересчур уж пронзительных, подчеркнуто живых, что ли, ненастоящих...

Свернули на Воинова. Большой Дом чудом уцелел, только стекла повышибало и на всех этажах полоскались на ветру казенные шторы. У четвертого подъезда валялся труп. Тюхину вдруг показалось, что глаза у трупа взмаргивали. "Вот, вот оно!
– пронзило крутившего педали, которому вспомнились в это мгновение глаза отца, ночью, в сорок девятом, прыгавшего на одной ноге, все никак не попадая в штанину, такие чужие, остановившиеся, уже почти мертвые...

– Вот! Вот оно!
– выкрикнул Тюхин, да так громко, так неожиданно, что Ричард Иванович испуганно осекся. А тут еще, как нарочно, через дорогу перед колесами переметнулось что-то темное, здоровенное. Они грохнулись на мостовую.

– Кажется, крыса, - сказал Тюхин растерянно.

– Хуже!
– простонал крепко зашибшийся Зоркий.
– это кот мой... черный... названный в честь... э... Кузявкина - Кузей... К чему бы?..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

– Было это давным-давно, когда по Суворовскому еще ходили трамваи. На 8-ой Советской мальчик сел на "пятерку" и доехал до кольца. Остановка называлась таинственно - "перевоз Смольного". Мальчик, волнуясь, вышел на берег реки и впервые в жизни увидел настоящий морской туман. Хлюпала вода. На невидимом корабле звякала невидимая рында. Сквозь ладони, сложенные "бинокликом", мальчик вглядывался во мглу и сердце у него билось, потому что там, за туманом, была страна его отчаянной мальчишеской мечты по имени...

– Америка!
– прошептал невозможный Ричард Иванович.

Тюхин вздохнул.

Они стояли на берегу сгинувшей в туманной мгле Невы и внизу, прямо под ногами, плюхалась привязанная к свае лодка. Она была выкрашена в дурацкий розовый цвет, а на носу ее было написано белилами: "Надежда".

Беглецы спустились к воде. Звякнула цепь - ржавая, на замке, таком, Господи, хлипеньком с виду, несерьезном. Казалось, только дерни как следует...

Ричард Иванович Зоркий нетерпеливо дернул.