Без триннадцати 13, или Тоска по Тюхину

Эмский Виктор

И гром, естественно, не грянул, и мир не перевернулся. И кроме Ричарда Ивановича, разве что пролетавшая около чайка слышала, как опаленным горлом Тюхин прошептал:

– "Чаю воскресения мертвых, и жизни будущего века..."

И было это 20-го, десятого, сорок второго - чика в чику в день, в месяц и в год его появления на свет Божий...

– Сколько там, на ваших золотых?
– зевая, спросил Ричард Иванович.

– Без тринадцати тринадцать, - сказал забывшийся новорожденный.

Был он грустен, простоволос, на глазах его мерцали слезы.

– Вы когда родились-то,

отчаянный вы мой, - утром, вечером?

– Около часу дня, - вздохнул глядевший вдаль, туда, где совсем еще недавно громоздилась зыбкая американская фата-моргана.

– Значит, пора!

И Ричард Иванович отодрал и выбросил в Окаян-море фальшивую бородку с усиками, вытащил из-за пазухи что-то вроде слухового аппаратика, проводочек от которого тянулся к уху и, выцарапав антеннку, исподлобья взглянул на спутника.

– Если желаете, могу и сигнал SOS дать... Кстати, Тюхин, вы не задумывались - сколько будет, если от 13-ти отнять 13?.. И правильно! И нечего такими пустяками забивать свою бесценную голову...

И он нажал тангетку, и дал настройку:

– Раз-раз-раз-раз-раз!".. "Первый", "Первый", я - "Четвертый". Как слышите меня? Прием...

– А ведь я, - сглотнул приговоренный, - а ведь я, Зоркий, кажется знаю, кто вы!

– Ах ты, Господи!.. Да неужто все-таки расшифровали?! Ну-ка, ну-ка! Просим!.. А то ведь уже как-то даже и неудобно... "Первый", "Первый", я - "Четвертый". Слышу вас хорошо!.. Хорошо слышу вас!..

– Вы, Ричард Иванович, вы знаете вы кто?!
– с трудом выговорил Тюхин, он же - Эмский, он же - Кац-Понтийпилатов, он же - В. Г. Финкельштейн, он же - рядовой Мы... он же бомж на бугорочке, серый в яблоках конь с золотой фиксой, деревянная кукушечка, поливающий марганцовочкой дусик... И Рустем, и Скоча, и Вавик, и Совушка... И все Бесфамильные, Кузявкины, Афедроновы и Щипачевы вместе взятые. И оба сразу брата-близнеца Брюкомойникова. И отдельно висящая на чердаке Идея Марксэновна Шизая. И Ляхина, Иродиада Профкомовна. И возлюбленная Даздраперма. И товарищ С...

И... и едва он, Тюхин, собрался с духом, чтобы... м-ме... чтобы, волнуясь, выпалить самое - для себя и для Ричарда-э-Ивановича - главное, существенное, в смысле дальнейшего, так сказать, существования, только привстал он в лодке, именовавшейся, между прочим, точно так же, как тот незапамятный, увозивший Набокова из России, греческий пароходишко, и, едва не потеряв равновесие, всплеснул, елки зеленые, руками и... сорри, пардон, прошу прощения!.. и тут вдруг, ну прямо, как в наркотическом бреду, прямо по курсу, из-за сумеречно-кровавого горизонта стремительно взлетела металлическая, как доллар, Луна и, остановившись в поднебесье, опрокинулась вдруг на ребро, неожиданно сплюснутая какая-то, сфероидная, и вдруг покачнулась, и низринулась вдруг, трансформаторно гудящая, вся в этаких трехэтажных, подозрительно похожих на бараки Удельнинской, имени Скворцова-Степанова, психушки строениях!..

– Вот! Вот оно!
– заморгал глазами Ричард Иванович, в минуту опасности как-то разом вдруг похорошевший и без этой дурацкой своей бороденки, без наркомовских - тьфу, тьфу на них!
– усиков, ставший до того похожим

на своего теряющего лицо спутника, что если б я не был совершенно непьющей, понимаешь, в данный момент чайкой по всем вам известному, понимаешь, имени, я бы того и гляди подумал, елки зеленые, что примо: у меня попросту двоится в глазах, и секондо (секонд о): что и они ( и они!..) - два прозревших от предвечного ужаса химероида, и они тоже поняли, что это за мандула за такая - чуть ли не в пол-бля-неба, с гордым лозунгом на борту - "Дембиль неизбежен" - что за херомудовина несусветная, мигающая иллюминаторами, совершенно, по тюхинской милости, неуправляемая, а стало быть и неотвратимая, рушится на них... то есть - на нас, описав уму непостижимую - во времени и в гиперпространстве - параболу...

И тут мы, все трое, в едином порыве вскричали, пропадая:

– О, Господи!..

И не было ни прошлого, ни настоящего, ни дна, ни выси небесной, ни жизни, ни смерти, да и нас самих, милые вы мои, дорогие, хорошие, тоже как бы и вовсе на свете не было...

АБЗАЦ ПЕРВЫЙ

роман второй РЯДОВОЙ МЫ

А мимо наши паровозы все мчатся задом-наперед!.. Дрожит щека, катятся слезы, комбат копытом оземь бьет. И ни на миг не умолкая, дудит в картонную трубу Тоска - зеленая такая, в шинелке, со звездой во лбу. В. Т-Э. Шел осел с приклеенными крыльями рядом с другим стариком, один как Беллерофонт, другой как Пегас, оба возбуждая жалость. Апулей "Метаморфозы"

* Глава первая

И еще раз о вреде курения

* Глава вторая

Всевозможные гости, в том числе и Гипсовый

* Глава третья

От рядового М.
– сочинителю В. Тюхину-Эмскому

* Глава четвертая

Синклит бессонных "стариков"

* Глава пятая

От рядового М.
– рядовому запаса Мы.

* Глава шестая

От рядового М.
– члену редколлегии Т., лауреату премий

* Глава седьмая

Некто в полувоенном и прочие

* Глава восьмая

Кто следующий?..

* Глава девятая

От рядового М.
– свидетелю и очевидцу В. Т.

* Глава десятая

Началось!..

* Глава одиннадцатая

От рядового М.
– незаурядному Тюхину

* Глава двенадцатая

Окончание предшествующего

* Глава тринадцатая

Черт все-таки появляется...

* Глава четырнадцатая

Омшара (поэма)

* Глава пятнадцатая

Подпольный горком действует

* Глава шестнадцатая

Преображение старшины Сундукова

* Глава семнадцатая

И разверзлись хляби небесные...

* Глава восемнадцатая

Древо Спасения, или Беседы при ясной Земле

* Глава девятнадцатая

Предпоследние метаморфозы

* Глава двадцатая

Возвращение на круги своя

Глава первая И еще раз о вреде курения

То ли явь, то ли мерещится: сумерки, туман. Обгорелый, в клочья изодранный, я вишу вниз головой на высоченном дереве. Внизу, в смутном круге фонарного света, задрав головы, стоят двое - замполит батареи старший лейтенант Бдеев и ефрейтор Шпортюк, оба глубоко взволнованные, в красных нарукавных повязках.