Без взаимности
Шрифт:
— Эй, Лейла, конечно же, я тебе верю, — теперь черед Эммы меня успокаивать и гладить по спине. — Разве может быть иначе? Я знаю, что ты никогда бы так не поступила — не стала бы сознательно бросаться на чужого мужчину. Так что расслабься.
Ее слова обнадеживают, но мое сердце продолжает биться с бешеной скоростью, как будто не понимает, какого черта происходит.
— Ты веришь мне?
— Да, — грустно усмехнувшись отвечает Эмма. — В том поцелуе только его вина. Не твоя. А после того как он бросил мне в лицо, будто я изменяю ему с Мэттом… — она качает головой. — У меня появилось
— Дилан повел себя по-идиотски, Эмма. Он ведь ревнует. Пожалуйста, не разрывай из-за этого отношения, — мне стыдно, что всего минут десять назад я упивалась чьей-то ревностью. Трудно видеть Эмму в таком состоянии. И еще больше боли я вытерпеть тоже не могу.
Почему люди не могу просто взять и поладить друг с другом? — хнычет мое сердце.
Эмма снова начинает плакать, когда шепотом говорит:
— Я всегда знала, что он тобой увлечен, так что, наверное, с моей стороны было глупо начать с ним встречаться.
— Нет. Это не так. Любить кого-то вовсе не глупо, — отвечаю я и хватаю ее за руки. — Мне кажется, должен быть какой-то способ воссоединить вас. Не может же все так и закончиться.
— Но я не хочу, — пожимает плечами Эмма. — В последние несколько дней я много думала об этом и пришла к выводу, что это не страшно — когда получаешь не все, чего хочешь. Да, я любила Дилана — или так думала, — но отношения с ним были не лучшей идеей. Какое-то время я, конечно, надеялась, но сейчас мне кажется, что как друзья мы всегда были ближе друг к другу. Не стоит искать любовные истории там, где их нет.
У меня появилась тень. И зовут ее Сара Тернер. Она преследует меня повсюду.
И однажды она застала меня в туалете на втором этаже «Лабиринта». Так и знала, что появляться там было рискованно, но, как известно, я не из тех, кто прислушивается к собственным советам. Когда вышла из кабинета Томаса, я поняла, что мне необходимо некоторое время, чтобы прийти в себя и снова собраться. После того как благодаря ему я разлетелась на части. Стоя у раковины, Сара с любопытством посмотрела на меня, когда я вошла.
— Ты пришла увидеться с профессором Адамсом?
— Д-да. Мы… Хм, у меня есть несколько вопросов.
Тишину нарушал лишь шум льющейся воды, а я старалась не встречаться с ней взглядом.
— Ты новенькая, верно? — наконец спросила Сара. — И писательское мастерство вроде бы не твоя специализация?
— Нет, — специализацию я вообще еще не выбрала, но знать ей об этом вовсе не обязательно.
Закрыв кран, она оторвала бумажное полотенце и вытерла руки.
— То есть это благодаря нашей поэтической звезде ты решила пойти на этот курс?
Да.
— Нет. Меня подруга уговорила.
— Что ж, тогда удачи. Если я тебе понадоблюсь, ты знаешь, где меня искать. Как я уже говорила, гендерные роли в литературе — мой конек.
Когда Сара ушла, я не сразу поняла, что именно она имела в виду. Внезапно в памяти всплыл разговор с Томасом у бара «Алхимия» — я тогда совсем его не знала.
В любом случае, после этой встречи я начинаю повсюду пересекаться
Вот только все это не имеет значения. Никакие обвинения, косые взгляды или чувство вины не заставят меня отказаться от того, что у нас происходит с Томасом. Я не откажусь и не сдамся, потому что Томас счастлив. Ну, не безбрежно счастлив, конечно. Для такого свободного чувства он слишком сильно ощущает свою брошенность и любит слишком безответно. Зато смеется без горечи. Его смех действительно похож на смех, а не на усмешку. Кажется, ничего подобного я от него еще не слышала.
Но со мной Томас именно такой. Его смех грудной и сильный, немного мрачный — как и все в нем; а я словно достаю это на свет.
— У тебя такой скучный кабинет, Томас. Ты только посмотри: все бежевое, — однажды поздно вечером сказала я, сидя у него на коленях.
— А как бы тебе хотелось? Чтобы все было фиолетовым?
— Пф-ф, ну а каким еще? Впрочем, голубой цвет тоже возможен. Оттенок моей тату, например, — той самой, с которой я люблю играть в одиночестве по ночам, — подвигав бедрами, я ощутила под собой его эрекцию.
— Это правда?
— Ага.
— Вот только это моя тату, а ты тут каждую ночь, так что это я с ней играю. Языком, — лизнув шею, Томас прошептал мне на ухо: — До тех пор пока ты не начинаешь просить меня остановиться, тайно при этом надеясь, что я не послушаюсь. Ты про эту тату говоришь?
— Боже, ну ты и засранец.
Запрокинув голову назад, Томас расхохотался. Это меня ошеломило. Ничего подобного я раньше за ним не замечала. Звук его смеха пронзил мое тело насквозь, пропитав возбуждением, но тут было что-то еще. Ведь я не сказала ничего нового, чего не говорила бы раньше, или смешного. Но он никогда не смеялся в ответ. Томас словно начал слышать меня иначе.
Он счастлив. Потому что только когда счастлив, ты смеешься над глупыми шутками.
Разве счастье бывает чем-то неправильным?
Как все происходящее может называться плохим, если в конечном итоге нам дарован смех и хотя бы кратковременный покой?
Когда я полна сомнений или, не в состоянии уснуть на своей мягкой кровати, сворачиваюсь клубком в пустой холодной ванне или на полу шкафа, я вспоминаю его смех.
Думаю о том, как он смеется всякий раз, когда я взбираюсь на него, словно маленькая обезьянка. Томас хохочет, когда я злюсь на него за кражу моих конфет; он часто мстит мне за воровство его сигарет. Хихикает, увидев мои носки в горошек. Подшучивает надо мной, поскольку я упорно ношу «эти нелепые», по его словам, меховые шапки-ушанки. Посмеивается, когда я говорю, что он худший учитель на свете и дает идиотские домашние задания. Смеется, когда во время секса я становлюсь слишком жадной до своего удовольствия. И если я запинаюсь, читая свои стихи верхом на нем и не переставая двигаться.