Безмужняя
Шрифт:
— Что? Я его выгнала? — с визгом схватилась за сердце Голда. — Я один только раз ходила спросить его, когда он переселится, а на второй раз уже нашла ключ у соседки.
— Ты очень некрасиво поступила, сестра, — проговорила Гута, опустив руки и всхлипывая.
— Дура, чего плачешь? — крикнула Голда и тоже расплакалась. — Ведь не я их разлучила. Но если уж Мэрл от него ушла, так я хотела, чтобы рана ее побыстрей зажила.
Мэрл не могла ни плакать, ни дать отповедь Голде. «Опять Мойшка-Цирюльник!» — думала она. Он подослал Голду выгнать Калмана. Если уж этот выродок сумел уговорить ее сестру, которая знает его не один год, не
Айзикл Бараш
Долговязый тощий маляр Айзикл Бараш жил своим прошлым величием, памятью о тех временах, когда он был солдатом русской армии. Он служил в тяжелой артиллерии, а потом попал в немецкий плен. Он очень любил рассказывать, как шел ему мундир артиллериста и каким героем он показал себя на фронте. Маляры смеялись над его историями: на нем измазанная измятая шапка, куцый пиджачок и узкие штаны, а он толкует о мундире! Жена ему бока обдирает за каждую рюмку, а он похваляется, каким Самсоном-богатырем был на войне! Айзикл очень страдал, когда ему напоминали, что жена бьет его, и редко приходил на малярскую биржу. Жена его была торговкой и возвращалась домой с рынка только к вечеру; он же целыми днями валялся на постели, заложив руки за голову, и глядел в потолок. Но оттого, что он часами лежал, не имея кому даже слово сказать, ему было смертельно скучно. Поэтому он очень обрадовался, когда однажды к нему совершенно неожиданно заявился Калман.
Калман рассказал, что разводится с женой и ищет угол для ночлега, потому что за целую квартиру ему нечем платить. И если Айзикл и его жена согласны, то он переберется к ним. Других друзей у него нет.
— Перебирайся, приятель, перебирайся, — сел в постели обрадованный Айзикл, — мы будем с тобою два тела — одна душа. В казарме я тоже имел такого товарища. Мы курили махорку из одной пачки и ели из одного котелка.
— Я стеснен в средствах, но буду платить столько, сколько велишь, — уныло произнес Калман. — А что жена твоя скажет? Она не будет против?
— А если и будет против, боюсь я ее, что ли? Слышишь, Калманка, когда я служил в солдатах, у меня была шинель, твердая, как жесть. Поставишь ее, и она стоит сама по себе.
— Может, ты сумеешь добиться, чтобы жена не возражала, если я у вас поселюсь?
— Добьюсь, приятель, добьюсь! Слышь, Калманка, однажды я стоял в карауле. Мне приказали никого не пропускать. Не пропускать, так не пропускать. Вижу, гуляет курица. «Назад!» — кричу я. А она делает вид, что не слышит. Тогда я взял и поднял ее на штык! Приходи завтра, Калманка, я к тому времени поговорю с моей ведьмой.
Едва Калман ушел, Айзикл опустил на пол волосатые ноги и принялся искать ботинки. Найдя их, он оделся, напялил на голову испачканную шапку и понесся на дровяной рынок разыскивать Мойшку-Цирюльника. Обещанной кварты водки с закуской за то, что уговорил Калмана развестись с женой, Мориц ему еще не дал. А теперь Айзиклу мало одной кварты; ему видится целый шинок с полными бутылками, которые Мориц поставит для всех приятелей, и они пустятся в разгул по Вильне на семь дней и семь ночей.
Айзикл добирается до рынка, находит Морица и сообщает ему радостную весть: он убедил барана Калмана дать развод жене. Теперь путь к агуне свободен. Мойшка закрывает правый глаз, а левый
— Кому это ты рассказываешь? Мне? Всем известно, что как только моя бывшая невеста даст развод этому барану, мы с ней сыграем свадьбу в залах Бунимовича. А он мне сообщает, что путь свободен!
Видя, что Цирюльник хочет зажулить обещанную выпивку, Айзикл прикидывается простачком и обращается к Морицу за советом: Калман просится к нему в жильцы. Если он примет барана, у него могут быть неприятности от его ведьмы-жены; если же не примет, тому придется жить у своей жены, у агуны, и тогда Морицу будет так же непросто добраться до своей невесты, как взять крепость. Так как поступить?
Мориц открывает закрытый глаз и закрывает раскрытый. Ему-то что? Айзикл может принимать или не принимать барана, а их обоих может принять земля. Если баран не захочет выселиться из квартиры Мэрл по-хорошему, то его вынесут оттуда в саване. Пока он, Мориц, был холостяком, он еще позволял малярам доить себя. Теперь же, когда он собирается жениться, деньги нужны ему на более важные расходы. И вообще, ему больше не к лицу иметь дело с босяками! Он бросил пить, и его единственный настоящий друг, муж невестиной сестры, тоже бросил пить. Как же он станет валяться в шинке с голодранцами и нарушит данное невесте слово о том, что он капли в рот не возьмет! Вот говорят же «железный дурак», а «Айзик» как раз и означает «железный». Но пока еще не говорят «Мориц-дурак».
Цирюльник поворачивается к Айзиклу своей жесткой спиной, и тот понимает, что с Мойшкой лучше не водиться. Он выбирается с дровяного рынка и глядит на противоположную сторону Завальной улицы; там, напрасно ожидая работы, стоят маляры и хлопают себя по плечам, чтобы согреться. Снег еще не выпал, но камни прямо-таки белы от мороза, а небо такого ровного голубого цвета, как лед на озере. Айзикл смотрит на свои короткие узкие штаны, на портянки, вылезающие из разодранных ботинок, и снова на малярскую биржу. Не видать ни одного хозяина, который искал бы мастера покрасить стену, а стоять на бирже просто так, чтобы компания смеялась над ним, как над Калманом, ему не хочется. Он натягивает шапку на лоб, засовывает в карманы свои длинные руки, торчащие из коротких рукавов, и отправляется домой.
Когда на другой день появляется Калман, Айзикл заводит с ним совсем иной разговор. Его ведьма ни за что не желает принять кого-либо из его приятелей. Он объяснил ей, что его друг не маляр-пьяница, а благочестивый человек, тот самый, который сначала женился на агуне, а теперь разводится с нею, потому что раввины говорят, что ей нельзя было выходить замуж. На это его ведьма возразила, что мужчину, который уходит от такой тихой, благородной и благочестивой женщины, нельзя и на порог пускать. Пусть ноги протянет, сказала она.
— А знаешь, что она еще сказала? — спрашивает Айзикл.
— Что? — отзывается Калман.
— Она сказала, что если бы ей выпало такое счастье и я не вернулся бы с войны, она плясала бы на всех улицах и не ждала бы пятнадцать лет, как благочестивая агуна, чтобы выйти замуж. И знаешь, что еще сказала она, моя ведьма?
— Что? — повторяет совершенно убитый Калман.
— Она сказала, что если Мориц говорит, а собака лает, так это одно и то же. Если Мориц правду говорил, что твоя жена была его любовницей и он не хотел с ней даже рядом стоять, потому что она крутила с другими, то почему он сейчас собирается жениться на ней?