Безмужняя

Граде Хаим

— Я бы всем-всем в лицо смеялась! — Зелда выходит на середину комнаты, чтобы показать, как она смеялась бы над всеми. — С мужем живут всю жизнь, а от чужих людей ничего не жди, разве только сплетен да оговоров. Ведь я вижу, чего тетя добилась!

— Если мужчина столько лет ждет женщину и бегает за нею, как Мориц за тетей Мэрл, можно быть уверенным, что он по-настоящему влюблен, — соглашается на этот раз Фрейдка с сестрой. — Но соглашаться на любого, а потом страдать? Да чтоб им лопнуть! Пусть их раньше хвороба возьмет!

Мэрл улыбнулась,

чтобы скрыть замешательство. Видно, она слишком старомодна и не понимает нынешних девушек. Ведь и подруги ее, бедные перчаточницы и чулочницы, Морица терпеть не могли. Но ее племянницы рассуждают иначе. Одна доверчива с мужчинами, другая отталкивает их от себя, но каждая на свой лад стремится найти мужа, даже такого, как Мойшка-Цирюльник. Видно, ее жизнь стала для них примером того, как не следует жить, и они хотят устроить свою жизнь совсем иначе. Мэрл обрадовалась, что им неизвестны ее безумные мысли о полоцком раввине.

Голда была маленькой, порывистой и крикливой, вовсе не похожей на старших сестер — Гуту и Мэрл. Она пришла днем, пока племянницы работали, и сестры были дома одни.

— Дай ему развод, мужу твоему! Таких мужей густо бы сеять, да чтобы редко всходили! — сразу же сварливо и зло начала Голда. — Дикой козой ты была, дикой козой и осталась! Почти шестнадцать лет сидела без мужа и в конце концов взяла ничтожество, кладбищенского хазана, стеномаза!

— Ты же сама уговаривала меня выйти за него.

— Кто же мог знать, что он такой замухрышка? Зарабатывать он хвор, что ли? Не дорос, что ли, раввинам глаза выцарапать? Видит, что весь город ходуном ходит, всюду судачат о его жене, поносят ее — а он, этот бородатый козел, ходит и везде поддакивает, кивает головой, что, мол, его сделали несчастным!

— Его можно понять! Весь город сплетничает о его жене, перемывает ей кости — вот он и сломался, — находит Гута доброе слово для Калмана.

— Твое имя Гута, добрая, а добрых черви едят! — кричит Голда на старшую сестру. — Твой Мотя никогда не заботился ни о тебе, ни о детях, а когда он пошел бродить по свету, стричь и брить здесь и там, ты себе глаза выплакала: почему, мол, не пишет! У меня твой муж землю бы грыз, а Калмана я бы на второй день веником выгнала!

— А ты что ли мало страдаешь из-за своего Шайки? — удивляется Гута. — Сама же рассказываешь, что с тех пор, как он подружился с Морицем, дня не проходит, чтобы вы не ссорились.

Но Голда лишь морщится и мелет, как мельница: сравнили! Мужа Гуты, «резвую черепаху», Калмана-барана и ее Шайку! Ее муж всегда был работящим, лишь временами впадал в лень и равнодушие. А с тех пор как его друг Мориц бросил пить, Шайка тоже переменился, притих, как котенок, из дому не выходит, сидит себе и работает.

— Мориц бросил пить? Твой муж сидит и работает? Не иначе как Мессия пришел! — пожимает плечами Гута.

Мэрл ничего не сказала, только пристально поглядела на Голду, которая прежде не произносила имя Морица без града проклятий, а теперь быстро

и как бы мимоходом сказанула, что Мориц перестал пить. Мэрл ждала, что мельница снова начнет молоть и сыпать новостями. Но Голда умолкла так же внезапно, как заговорила, и так же неожиданно ушла. Дня через два она снова явилась и напала на Мэрл с криком:

— Ну, Мэрка, чего ты сидишь сложа руки? Дай ему развод, твоему ничтожеству. Годы не ждут. Оглянуться не успеешь, как старухой станешь. Живи вовсю, и пусть враги твои лопнут от зависти!

— А кто меня так ждет, что я должна спешить с разводом? — спросила Мэрл, и в глазах ее вспыхнули искорки.

— Мориц тебя ждет! — выпалила Голда. Она больше не в силах была сдерживаться.

Мэрл такого ответа и ждала, но Гута вспылила: Господи Боже мой! Еврей так не терпит от гоя-антисемита, как Мэрл натерпелась от Морица! Как только можно теперь говорить о том, чтобы Мэрл за него вышла?

— Вот как? — не сдавалась Голда, и разумные доводы уже рвались с ее языка: она слыхала и о вещах похуже. Она слыхала о мужчинах, которые от сильной любви убивают своих женщин. Все, что Мориц вытворял, было только от любви к Мэрке. Сколько лет он помирал по ней, а она гнала его от себя; с горя он и пил, и скандалы устраивал, и ее Шайку совращал. Теперь он стал совсем другим, сам не пьет и Шайке не дает даже каплю водки в рот взять. Он достаточно долго насиделся в холостяках, без дома, и теперь будет золотым мужем.

— А откуда ты знаешь, что он возьмет меня? — допытывается Мэрл, будто за нею-то дело не станет. — Он что же, совсем не боится ни раввинов, ни того, что будут думать в городе?

У Голды прямо дух перехватило, так поспешно она затараторила: Морицу наплевать и на раввинов, и на весь город. Пойди, скажи Мэрл, велел он, пойди, скажи Мэрл, что, несмотря на все чахотки, которые я нажил из-за нее, я люблю ее еще больше, чем прежде. Так он говорил и клялся всеми клятвами, бил себя кулаком в грудь и плакал такими искренними слезами, что больно было смотреть на него. Пойди, скажи Мэрл, просил он, что хоть все и плюют в ее сторону, я люблю ее, как жизнь свою, и буду драться за нее как лев. Если, сказал он, мы не сможем выдержать в Вильне, то убежим за море. В деньгах у меня недостатка нет. Я просто хочу поглядеть, кто осмелится пискнуть. Вот это мужчина! Мориц — не Калман. Портянка — не одежда, Польша — не держава, а твой Калман — не мужчина!

Когда Голда закончила говорить, Мэрл медленно встала, выпрямилась и отчеканила:

— Пора возвращаться домой. Если Калман еще не снял квартиру, я останусь жить с ним.

Она хотела еще сказать, что готова жить хоть с чертом, лишь бы не с Мойшкой-Цирюльником. Но Голда выхватила из своего кошелька ключ от квартиры Мэрл и сообщила: она догадалась сама сходить поглядеть, что этот герой Калман собирается делать. Дверь оказалась запертой, а ключ был у соседки.

— Ты отыскала ключ у соседки или сама выгнала Калмана? — пристально посмотрела Мэрл на сестру.