Безумие толпы
Шрифт:
Изабель и Жан Ги улыбнулись. Каждый раз, когда шеф говорил о громадной семье Рейн-Мари, это число возрастало. На самом деле они понятия не имели, сколько сестер и братьев было у Рейн-Мари. Было неясно, знала ли это она сама.
– Но что случается, когда ты единственный ребенок? – спросил он. – Или вещей слишком много, а времени слишком мало?
– Нужно приглашать помощника? – предположила Изабель. – Вот ведь Рейн-Мари помогает людям разобраться с наследством.
– Именно. Вот о чем я должен был догадаться.
Гамаш
– Ты приглашаешь человека, который будет помогать тебе разбирать вещи, не вызывающие у него эмоциональной реакции. И когда время поджимало, а груды отцовских вещей оставались неразобранными, к кому обратилась Эбигейл?
– К Дебби Шнайдер, – сказал Жан Ги. – Merde.
– Фотографию эту нашла Дебби, а не Эбигейл, – процедила Изабель, сверкая глазами. – Вот почему она лежала в ее столе. Вот почему Эбби удивилась – она сколько лет ее не видела.
– Но зачем запирать фото? – спросил Жан Ги. – Что в нем такого, чего мы не замечаем?
Он снова наклонился над столом и в очередной раз увидел преданность в глазах Дебби, смотревшей на Эбигейл. И нежность во взгляде Эбигейл, обращенном к Марии. Пол Робинсон тоже смотрел на младшую дочь. Он казался спокойным. Довольным. Счастливым.
Потом на нее взглянул Жан Ги.
Маленькая девочка с вывернутыми, искалеченными конечностями, рот приоткрыт. Вместе со всеми смеется над какой-то шуткой. Волосы блестят в солнечных лучах. Чистая розовая кожа. Опрятное платье в веселый цветочек.
Но главным образом Жан Ги отметил, какие у нее глаза. Они были яркими, удивленными. Настороженными и внимательными.
В них не чувствовалось боли. Отчаяния. Никаких признаков того, что Мария на грани жизни и смерти. Нет, на этом снимке – не исстрадавшийся больной ребенок и не семья, которая под гнетом жестоких испытаний из последних сил держится на плаву.
– Так это было спрятано у всех на виду? – протянул Жан Ги. – Счастливая семья?
– Non, – уверенно сказал Гамаш, внимательно глядя на фотографию. Тех, кого он там видел, нельзя было назвать счастливой семьей. – Коробку с вещдоками от мадам Шнайдер уже доставили?
Изабель взяла телефон, по трек-номеру проверила, где находится посылка, и разочарованно покачала головой:
– И да и нет. Ее отправили в управление Surete. Не сюда. Она в моем кабинете.
– Пусть кто-нибудь из дежурных агентов привезет. Прямо сейчас.
– Есть!
Она стала звонить в управление, а Арман обратился к Жану Ги:
– Это все время находилось там, оставалось только его увидеть. И мы видели. Даже говорили о нем, но не тянули за эту ниточку.
– И что это? – спросил Жан Ги.
Они так зациклились на групповом фотопортрете, что не заметили: ведь на самом деле
Последняя совместная фотография четырех счастливых людей лежала поверх других вещей, обнаруженных в запертом ящике стола. Картриджи, открытки, скрепки…
– Ежедневник, – прошептал Жан Ги.
– Именно, – подтвердил Гамаш. – Ежедневник. Вот что нашла Дебби. И вот что она спрятала.
Через час коробку с вещдоками доставили в оберж.
К тому времени полицейские были уже готовы к выходу: они успели принять душ и переодеться в теплую одежду. Арман нашел ярко-красный кашемировый шарф, повязал его на шею и заправил концы под куртку для лучшей защиты от пронизывающего холода.
Ночь выдалась невероятно ясная, на небе горели звезды.
Стояла необычная тишина. Все замерло. Мир погрузился в покой.
Единственным звуком был ритмический хруст снега под ногами, когда они шагали по дороге мимо церкви Святого Томаса, мимо Нового леса. Туда, где светился одинокий огонек. К старому дому Хадли на вершине холма.
«Это похоже на маяк, – подумал Гамаш. – На путеводную звезду».
Вот только маяк предупреждал о мелководьях, о подводных камнях. Не показывал конец пути. Гамаш знал: ни один моряк не направил бы на маяк свое судно, а они с каждым шагом приближались к цели.
Войдя в дом, они сразу увидели агента – она сидела в холле на стуле с прямой спинкой, придерживая коробку, стоявшую у нее на коленях.
– Агент Лавинь, верно? – сказал старший инспектор.
– Oui, patron. – Она так быстро встала, что коробка чуть не упала на пол.
Когда инспектор Лакост приняла у нее посылку, молодая женщина обратилась к Гамашу:
– Если не возражаете… – В руке она держала бланк расписки о получении.
Бовуар сжал губы и сделал себе заметку на память: угостить агента Лавинь чашкой кофе. Если не за здравый смысл, то за отвагу.
Лавинь ушла с бланком, подписанным Арманом Гамашем. А вещдоки остались у них.
Поставив коробку на стол в оперативном штабе, Бовуар раздал латексные перчатки. Гамаш надел их, пытаясь скрыть, что к горлу у него подступает тошнота, – так случалось всегда, потому что от запаха латекса на него накатывали воспоминания.
Лакост взяла телефон, чтобы снять происходящее на видео.
Сорвав печать, Бовуар начал доставать содержимое, называя каждый предмет. И тот сразу помещался в пакет, на который приклеивалась бирка.
Последние три вещдока Жан Ги положил на стол.
– Четыре поздравительные открытки.
Изабель открыла их:
– Поздравления Эбигейл с днем рождения, первая – на шестнадцать лет, последняя – на девятнадцать. Все подписаны: «С любовью, Дебби». Таким образом, мы точно знаем, когда между ними случился разлад.