Безупречный шпион. Рихард Зорге, образцовый агент Сталина
Шрифт:
Зорге повел Ханако в ресторан “Ломейер”, место их первого совместного ужина, чтобы сообщить, что ей придется уехать от него. Он снова завел речь о хорошем японском муже. “Мне не нравятся японские мужчины”, – возражала она. Вернувшись домой после свидания, Зорге достал из своего бара бутылку вермута и поставил “Фантазию” Бетховена в исполнении Эдвина Фишера. По словам Ханако, в ходе их последнего разговора Зорге наконец едва не раскрыл правду о своей жизни. “Ты потом узнаешь, что сделал Зорге, – говорил он ей, придя в возбуждение от музыки и алкоголя. – Зорге мудрый, сильный, опасности ему не страшны… Зорге готов умереть за правое дело”. Потом он спросил Ханако, чего она больше всего хочет в жизни.
“Мне нужен Зорге”, –
“Зорге тебе нельзя. Зорге скоро умрет”. Выпив еще, он неожиданно испытал прилив оптимизма и заговорил иначе: “Я хочу жить! Как было бы чудесно, если мы оба могли вернуться в Россию… Хочешь поехать с Зорге в Россию?”
“Да, хочу”.
“Если мы с тобой вернемся в Россию, в Японии все будет плохо. Все умрут. Я знаю. Соединенные Штаты очень могущественны. Японии не победить. Россия не будет сражаться с Соединенными Штатами. Я сказал Сталину, что Россия не может сражаться против Америки. Знаешь, кто такой Сталин?”
Ханако ответила, что знает.
“Прошу тебя, запиши, что сказал и что сделал Зорге. Зорге – великий человек. Он всегда совершает хорошие поступки. Знаешь, кто такой Зорге? Зорге – Бог… Бог – всегда человек… Людям нужно больше Богов. Зорге станет Богом… Знаешь, что сделал Зорге? Я устроил так, что японское правительство в скором времени будет повержено. Японский народ слабоват. Французы и американцы не сильны, а вот русские – сильные… Давай вместе выпьем и ляжем вместе спать”[57].
Ханако услышала последние, самые откровенные, пьяные тирады своего любовника. На следующий день Зорге предположил, что пришла пора ей отвезти свои вещи к матери. Он также настоял, чтобы она взяла 2000 долларов. И на этот раз Ханако не стала возражать.
Глава 20
Переломный момент
Я нацист![1]
Середина августа 1941 года, когда эшелоны с сотнями тысяч японских военных следовали в северную Маньчжурию, а рабочие Mantetsu строили запасные пути на случай вторжения в Сибирь, стала моментом наивысшей угрозы для Советского Союза. Нападение Японии зависело от успеха вермахта на западе. Попытки Коноэ прийти к соглашению с Америкой терпели крах.
Это был момент наивысшей опасности и для Зорге. Над агентурой нависло как минимум пять смертельных угроз. Выполнив задание в Китае, в Токио вернулся Харуцугу Сайто, суровый молодой сотрудник иностранного отдела политической полиции, и возобновил наблюдение за Зорге. Министерство связи Японии также подбиралось все ближе к источнику коротковолновых сигналов, которые оно отслеживало с 1936 года. У сотрудника местной полиции Аоямы появилась многообещающая зацепка, указывающая на то, что нелегальной радиостанцией мог управлять Клаузен. Ханако также оказалась в центре внимания полиции, и, хотя она почти ничего не знала о специфике работы Зорге, было очевидно, что при аресте и суровом допросе она может сообщить множество подозрительных подробностей о деятельности своего любовника. И, конечно же, сотрудник гестапо Мейзингер, несмотря на положительные донесения о Зорге, все еще представлял серьезную и непредсказуемую угрозу.
Зорге не знал, что с совершенно неожиданной стороны над ним нависла и шестая угроза. В июне 1941 года в Токко вспомнили о вернувшейся из Америки японке с подозрительным коммунистическим прошлым по имени Томо Китабаяси. Теперь она зарабатывала на жизнь шитьем в провинции Вакаяма, а когда-то сдавала Мияги комнату в Калифорнии. Офицер Мицусабуро Тамадзава из отдела “полиции мысли” получил запрос на ордер, позволяющий допросить ее и ее мужа. Рассмотрев улики против нее, Мицусабуро счел их безосновательными. Он посоветовал избавить “пожилую даму” (Китабаяси на
Эта отсрочка сыграет ключевую роль в важнейшей миссии Зорге – получить весомое подтверждение, что план “Север” не будет претворен в жизнь. В августе наконец появились вещественные доказательства, складывавшиеся в окончательную картину. Вернувшись из инспекционной поездки по Маньчжурии, Веннекер рассказал Зорге, что готовящиеся к возможной переброске на российский фронт отряды неопытны и второсортны; лучшие войска отправляли на юг сражаться с Китаем. Одзаки раздобыл еще больше сведений о грозящем топливном кризисе, который становился главным аргументом для экспансии Японии в южном направлении. Но самыми важными стали донесения Веннекера о том, что японский флот успешно противостоит планам войны на два фронта, северный и южный, и получил разрешение на оккупацию Таиланда к концу года[3].
Вслед за этой информацией скоро поступило аналогичное донесение от Одзаки. В ходе трехдневного совещания командующих Квантунской армией, Генштабом Императорской армии и гражданским правительством было решено отложить нападение на Россию до следующего года. Армия, в частности праворадикальная группировка, называвшая себя “Молодыми офицерами”, была “совершенно возмущена этим решением”, докладывал Одзаки. Однако генералы не могли полностью игнорировать флот и правительство. Полномасштабное наступление в северном направлении требовало масштабной логистической поддержки и тысяч тонн топлива, которое на тот момент контролировалось преимущественно флотом. Мияги тоже подтвердил радостную новость, что войскам, задействованным в ходе второй волны мобилизации, выдавали не шинели, а форму для тропиков. 24 августа принц Сайондзи, зайдя к Одзаки в здание Южно-Маньчжурской железной дороги, подтвердил, что “армия и правительство уже приняли решение не вступать в войну” с Россией[4].
Докладывая эти новости Зорге, Одзаки сделал ряд уточнений. Квантунская армия все равно осуществит нападение, если ее силы будут втрое превышать силы Красной армии в Сибири, или если Советский Союз потерпит поражение и “появятся явные признаки внутреннего развала Красной армии в Сибири… если это не произойдет, самое позднее, к середине сентября, проблема с Россией будет отложена до таяния снега весной следующего года… самое раннее”[5]. Несмотря на предостережение Одзаки, Зорге “казался счастливым, как будто сбросил с себя тяжкое бремя”[6]. Наконец он смог составить сообщение в Москву, которого там ждали с таким нетерпением. “Зеленая бутылка [японский флот] и правительство решили не развязывать войну [против России] в течение этого года”, – написал он 22 августа и передал это сообщение Клаузену.
Радисту не удалось его передать.
К этому времени у Клаузена были на то гораздо более весомые причины, нежели неприязнь к Зорге и страх разоблачения. Как он сам признавался, он активно саботировал работу агентуры. “В то время у меня менялось мировоззрение. Мне была невыносима мысль о том, чтобы отправить в Москву эту информацию”, – рассказывал Клаузен японской полиции после ареста. Но это явное признание, возможно, не отражает всей правды. В тюрьме Клаузен выторговывал себе право на жизнь. О своем решении частично сократить более раннее сообщение, касавшееся нефти, Клаузен рассказывал следователям, что “в той части сообщалось о значительном сокращении запасов топлива у японской армии. Это было очень важно для Японии, и подобных сведений не знал никто, кроме нас”[7]. Иными словами, Клаузен утверждал, что на самом деле был на стороне Японии.