Безымянные боги
Шрифт:
Как раз к этому времени вернулись от ручья Цветава и чем-то крайне недовольная Ладослава. Оказалось, что ей вздумалось искупаться, но вода оказалась слишком холодной. Недолго думая, княжна обиделась на ручей и заодно на Цветаву, которая не предупредила, что ручей холодный.
Поговорить они смогли, только когда уставшая в пути дочь князя уснула. Услышав об откровениях предателя, Цветава нахмурилась и задумалась.
— Что не так? — спросил Ждан.
— А что, если не изменников в поруб посадят, а нас с тобой?
— Я ему не верю. Думаю, он нас запугать хочет, чтобы при случае сбежать. Только я ему не позволю.
— Так-то оно так, только он ведь не один пакостил. Кто-то и ведьму княжеский терем протащил, и лиходеев нанимал, которые тебя убить пытались.
— Бес в чёрном?
— Он. И не страшны ему, ни самосветный камень, ни дозорные, ни стража княжеская. Будто призрак в крепости поселился.
— Я призраков не боюсь.
— Я тоже просто не хочу по глупости сгинуть, а ничего умного в голову не идёт.
— Но ты же не об этом думаешь?
Она кивнула.
— Думаю, что в Веже может быть то же самое. И там предупредить их некому.
— Думаешь, Твёрд не позаботился о своей крепости?
— А вдруг его и вправду убили?
— Сомневаюсь. Это он нас учил, как нечисть бить, а не мы его. Не так-то просто волхва убить, а уж такого сильного и подавно.
— Надеюсь, прав ты, — грустно проговорила Цветава.
Они хотели вернуться к костру, но тут девушка вскинулась, будто что-то вспомнила, и потянула Ждана в другу сторону, туда, где начиналась небольшая поляна, поросшая разнотравьем.
Выйдя из-под сени деревьев, Цветава запрокинула голову и улыбнулась, глядя на россыпи звёзд в угольно чёрном небе.
— Люблю ночное небо, — сказала она. — В крепости никогда не видно звёзд, зато в горах можно всю ночь смотреть.
— А я темноту не люблю, — ответил Ждан. — Нечисть может примо за спиной стоять и не заметишь, холодно, опасно.
— Нам сейчас везде опасно. — отведя взгляд от неба, снова улыбнулась Цветава. — Последнюю седмицу нас с тобой не нечисть убить пыталась, а такие же люди как мы.
— Не такие же… Нас везде кроме крепостей сторонятся. Чужими считают.
— Пусть так. Но эти люди на своей земле пакостят. А мы с тобой, выходит, за чужую жизнью рискуем. Почему?
— Не знаю, — пожал плечами десятник. — Наверное, потому, что она и нашей стала уже, эта земля.
— Тоскливо от таких дум становится, а посмотришь на звёзды, вроде и сердце успокаивается.
Она было снова отвернулась, но тут Ждан сделал то, чего сам от себя не ожидал — шагнул ближе и поцеловал её, прямо в губы. Думал, что ударит, бросит наземь каким-нибудь хитрым приёмом,
— А как же Сияна?
Ждан, такого вопроса не ожидавший, сначала замер, потом запыхтел, будто котёл с кипятком, потом развернулся и молча ушёл к костру. Цветава проводила его долгим взглядом и снова стала смотреть в ночное небо.
Утром поднялись ещё до рассвета. Растолкали княжну, заставили её съесть положенный завтрак, хоть она снова начала плакать и говорить, что спасители решили заморить её голодом. Накормили и напоили пленных и двинулись в обход деревни, стараясь не попадаться на глаза жителям, но и не удаляясь в чащу. Встречаться ещё раз с родственниками медведя-богатыря совершенно не хотелось.
От Мохового дорога пошла легче, и уже к полудню они вышли к знакомой развилке и свернули к крепости. Снова задерживались в основном из-за причитаний Ладиславы. Как только покинули лес, княжеская дочь всполошилась из-за того, что солнце обожжёт её белую кожу и она станет смуглой, будто крестьянка, пришлось выдавать ей платок, в который она замоталась так, что видно было только одни глаза. Но успокоить её полностью всё равно не получилось потому, что, во-первых, открытые руки княжны всё равно загорели на солнце, а во-вторых, самодельные чуни из тряпок не очень-то хорошо защищали непривычные к переходам ступни и очень скоро спасённая ковыляла по дороге так медленно и кособоко, будто была не юной девушкой, а столетней старухой. Пришлось Цветаве снова взваливать её на спину и тащить, чуть ли не до самого посада.
Дальше всё завертелось будто масленичное колесо. Хорошо ещё, что Ждан догадался загодя надеть гривну десятника, а то их бы могли попросту загнать в поруб за бродяжничество или торговлю людьми. А как ещё объяснить, что к крепости шли пять человек, двое из которых были связаны, а третий ехал верхом на женщине? Если ещё уточнить, что только лишь двое из пятерых были людьми, а остальные являлись чудью, то тут у любого стражника мог удар случиться. Ближайший караульный, к которому они направились, смотрел на них так, будто Ждан тащил на верёвке не дозорных, а пару дивов, а потом всё как с цепи сорвалось: сначала не выдержав неуважения караульного, подняла крик Ладослава, её хотели было осадить, но она сорвала платок и предстала перед стражниками пусть в растрёпанном, но узнаваемом виде. Перепуганные недавними нападениями стражники немедленно послали гонца на княжеский двор, потребовав человека, который сможет опознать княжну. Этими людьми оказались сам князь с княгиней. Когда начальник караула увидел княжеский возок, он чуть было чувсвтв не лишился.
Княгиня, обливаясь слезами, выскочила из возка, едва он остановился, и кинулась к завизжавшей от радости дочери. Следом, совершенно не заботясь о приличиях, прибежал сам князь-воевода видно уже и не чаявший больше увидеть своё чадо. Княжна взахлёб рассказывала родителям как её спасли из леса десятник-богатырь и девица-поленица, как они изрубили целую толпу врагов, оставшихся пленили и на руках донесли её до отчего дома. О плохой еде, холодной воде и неудобной одежде княжна не упомянула, то ли позабыла на радостях, то ли решила не вгонять родителей в гнев.